Раффи Адалян, который нашел и EXIT, и ENTER

Совсем на днях камерную выставку своих работ показал Раффи АДАЛЯН. Рожденный в Ереване, он, как многие другие, в 90-х уехал в Штаты и только недавно с семьей вернулся. Насовсем.

Раффи – человек необыкновенный. Музыкант и художник. Совершенно профессионально он представляет два искусства. Без какого-либо антогонизма. Формировался в талантливой творческой семье: старший брат — Рубен Адалян, один из асов армянского искусства (cкончался летом этого года), средний – Норайр Адалян, известный прозаик. Музыка — особая статья. «Мы жили в одной большой комнате. Рубен рисовал, никому не показывал, а я умирал от любопытства. Но случилось иначе: мы с сестрой поступили в школу Спендиарова. Моим учителем был отец Жана Тер-Мергеляна…» Так началась музыкальная жизнь Раффи. Полный цикл: далее последовали училище Романоса Меликяна и консерватория.
И все же старший брат разрешил Раффи наблюдать за его рисованием, но только тихо и без вопросов. Так несколько лет. «Потом Рубен взял меня на пленэр, на натуру. Он работал, я смотрел. Однажды сказал, что могу попробовать: «Пока я мою кисти – рисуй». Так и началось раздвоение творческого «Я» Раффи Адаляна. С 66-го стал участвовать на выставках. После консерватории много лет играл в Симфоническом оркестре Армении. Никакого дискомфорта параллельное существование изобразительного искусства и музыки не доставляло. Едва не сразу выработал свой стиль и обозначил свою art-территорию. Его художественное образование ограничилось «мастер-классом» Рубена Адаляна, уже признанного мастера. «Без музыки было невозможно, — говорит Раффи. – В Америке у меня было много учеников, там прямо мания какая-то – учиться музыке, даже не имея особых природных данных. У меня было много учеников-китайцев. И я понял: скрипка заставляла их преодолевать трудности. Волшебное воспитательное средство».
В 1969 в Музее современного искусства посетители увидели его «Ненаписанную песню»: крупный рельеф – коллаж с фрагментами скрипок и со стоптанной детской туфелькой. Пронзительная цепляющая душу вещь. Позже появятся и другие такие же драматические на тему геноцида и холокоста.
А еще Раффи рисовал пером, тушью и акварелью тончайшие листы, запечатлевая некие потаенные миры, им же открытые. Цикл он продолжил и в Штатах. Там они были другие, но также требующие адского терпения. Изысканное рукодельное пространство из точек и штрихов. Но скрипач был приучен преодолевать любые преграды.

В Америке, когда он получал гражданство, его спросили, хочет он поменять имя. Он не захотел, только наконец без каких-либо сложностей исправил ошибку в своем имени. «Рафик» когда-то записал малосведущий ереванский паспортист. Ошибка не давала покоя многие годы. «Мы уехали в конце 92 года. До того я не раз был в Америке, но эмигрировать не собирался. Однажды понял, что стало невмоготу. Это когда ночью шли в пекарню за хлебом, становились в очередь, но когда появлялся хлеб, начиналась свалка. Даже вспоминать страшно».
Раффи всю американскую жизнь активно работал, играл в симфоническом оркестре где-то близко от Лоса, преподавал, имел учеников. И, конечно, рисовал, больше для удовольствия. «Не открою тайны, но я там убедился, что все искусство упирается в коммерцию. Хочешь – не хочешь, а подсознательно думаешь, как бы работу продать. Иногда удавалось в армянской среде. Не больше. Маршан – американец рассматривал мои и моего сына работы, долго смотрел, разглядывал, потом вякнул, что, мол, любит умерших авторов. С ними никаких проблем не возникает. А вообще-то наше искусство с национальными признаками им не нужно. Глобализированное – пожалуйста. А вообще-то выбор всегда за галеристом. Он командует парадом. Известен случай, когда армяне захотели подарить Музею Метрополитен картину Сарьяна, но дирекция вежливо отказалась. Говоришь, Ларри Гагосян? Да, крупная фигура с огромным именем. Но он работает только с мировыми знаменитостями. Все остальные проходят мимо: неинтересно».
Раффи исключительно к сердцу принимает события, прямо его или наш народ не затрагивающие. Чужие землетрясения, разрушение башен-близнецов в Нью-Йорке. «Все это на меня действует. Мне кажется, что я появился на свет в 1915 году, мысли о геноциде меня никогда не оставляют». Драмы человеческой жизни нашли отражение во многих работах Раффи. И в тех, что были созданы в Армении, и в тех, что появились в Америке. Кстати, он почти все сделанное за океаном перевез в Ереван, все, что сотворил за 26 лет: живопись, коллажи, рельефы, арт-объекты, малую пластику. Работы, полные смысла, но не для всех. Они вне обычных норм и каких-либо правил. Раффи – свободный, ничем не стесненный художник. Совершенно самодостаточный. Каждое его произведение, независимо от формы и техники исполнения, вызывает чувства и мысли, часто весьма противоречивые. Художник делает намеки – остальное за зрителем. Поймет, почувствует – как знать. Но искра пробегает в любом случае, особенно когда зритель так же свободен и раскрепощен, как автор.
«Все зависит от того, как ты сам воспроизводишь свои мысли и чувства. Я давно пришел к выводу, что как художник люблю природу, образы, людей, предметный мир. Любовь глазами, которую я пропускаю сквозь себя и потом облекаю в форму и цвет».
Раффи уверен, что искусство двигают вперед эксперименты. Его пластическое творчество – длинный ряд бесконечных экспериментов. «Должно быть движение. Мы, армянские художники, справедливо любим Сарьяна, но при этом, я считаю, нельзя, чтобы Варпет «обнял» нас или мы «обняли» его – так нельзя. Каждый художник должен иметь свою начальную точку опоры. Для меня это были Добиньи и Рубенс. Мой брат Рубен прошел через все художественные тернии, однако считал, что в его начале был Микеланджело».
Раффи часто приезжал в Армению. В этом он здорово отличался от иных деятелей искусства, которые, укатив в эмиграцию, пытались создать иллюзию, что они здесь в Армении, мол, тело там, далеко, а вот мысли, сердце, душа целиком на родине. Вряд ли кто им верил, но это был прием самообороны без оружия. А сколькие, уехав, кляли свою советскую жизнь. Но Раффи не только часто возвращался домой, но трижды (!) устраивал здесь свои выставки.
Выставка 2000 года называлась EXIT и ENTER. Трудно сказать, думал ли тогда Раффи о возвращении на родину, но название оказалось вещим, он нашел и выход, и вход. К американским масштабам, по его словам, он так и не привык, тамошние фривеи и колоссальные расстояния в итоге оказались не для него. «Мы, — говорит, — привыкли к своей маленькой Армении». Вернулся, и точка. Будет ли пример Раффи заразительным хотя бы для художников, оставивших «маленькую Армению», трудно сказать. Скорее нет, чем да.
Но он вернулся, работает под звуки любимых хоралов Баха. Считает, что они про нас.
более 1700 лет. Церковь и молодежь – вот та сила, которая выведет нашу страну из духовных сумерек.