«Господин Гурджиев, что вы пытаетесь сделать?»

Исполнилось 150 лет со дня рождения философа, мистика, оккультиста Георгия Гурджиева (ум. в 1949). С мистиками, надо сказать, обычно не все ясно, а точнее, все не ясно. Истинная дата рождения Гурджиева доподлинно неизвестна, за наиболее вероятную принимают январь 1866 года. Сам ученый как-то бросил, что придет время — и потомки сами определят дату его рождения.

Видимо, пока не пришло. Сын грека и армянки, рожденный в Гюмри, Гурджиев в двенадцать лет сбежал из дому и сделался странником. Где он только ни побывал! А что о нем только ни говорили и писали! Это он был наставником маленького Далай-ламы, при упоминании его имени дрожал Распутин, его идеи вдохновляли Сталина, он имел влияние на Гитлера, он чуть ли не вызвал своими сакральными танцами Вторую мировую войну (насчет Распутина, кстати, все верно: тот даже в глаза боялся Гурджиеву посмотреть). Гурджиев достиг многих высот в области эзотерики. Это был профессионал высочайшего класса. Он вызывал в человеке духовный подъем, высекал из него искру, что ли. Обладал, по свидетельству современников, неземным обаянием, влиял на своих адептов всесторонне, даже внушал священный ужас. Действительно владел трансцендентными способностями, но, думается, не в силу какого-то своего сверхъестественного дара, а как следствие незаурядного ума, таланта инициатора и мощнейшей притягательности личности. Он давал ценные знания, что в свою очередь способствовало совершенствованию тесно контактирующих с ним людей. Гурджиев пытался соразмерить практический опыт древних тайных учений с запросами новейших эпох. Публикация, что приводится ниже, чужда пафоса и таинственности, которые обычно присутствуют в материалах, касаемых жизни экстраординарных личностей. Это неброские зарисовки методов, практик и личности Гурджиева — штрихи, из которых складывается вполне осязаемый образ. Ее автор — американец Эдвин Волф, актер. Был верным приверженцем философа, в дальнейшем — одним из опекунов Гурджиевского фонда в Нью-Йорке.

 

Насколько эти воспоминания Волфа достоверны, наверняка сказать не может никто, в случае с Гурджиевым слово «достоверность» звучит как издевка. Но, как говорится, хорошо рассказанная история не обязательно должна быть правдивой.

«Однажды утром, вскоре после моего прибытия в Приорэ, я вошел с террасы в главный зал шато. Оказавшись внутри, я замер на месте. В зале в небольшом полукруге стояла группа женщин в рабочей одежде. Лицом к ним стоял г-н Гурджиев. Очевидно, они сделали какие-то серьезные ошибки, поскольку он кричал на них. Его черные глаза сверкали, его лицо и небритая голова были красными от ярости. Он сердито жестикулировал и грозил им пальцем снова и снова. Все они казались запуганными этой жесткой бранью.

Через мгновение г-н Гурджиев прекратил все это. Полностью. Он мягко опустил обе руки. Улыбкой и мягким взмахом руки он отпустил женщин. Затем медленно и спокойно поднялся по широкой лестнице в свою комнату.

Я был потрясен тем, что увидел. Я знал, что г-н Гурджиев вообще не испытывал никакого гнева или ярости. Это было, несомненно, сознательное действие», — рассказывает Волф. Ниже публикуем еще несколько его «зарисовок» о великом мистике и эзотерике.

 

ЭПИЗОДЫ С ГУРДЖИЕВЫМ

Ближе к концу 1928 года приехал г-н Гурджиев вместе с людьми, сопровождавшими его прежде в Нью-Йорк. Мы сразу прозвали тех, кто приехал с ним, «его хвостом». Это был первый визит г-на Гурджиева в Америку с момента его автомобильной аварии летом 1924 года.

В течение первой недели или около того г-н Гурджиев жил в меблированной квартире на углу 7-й авеню на юге Центрального парка. Внизу под окнами на стороне 7-й авеню был шатер театра Al Jolson. Здание и меблированные квартиры принадлежали корпорации Shubert Theatre. Мебель в квартире, занимаемая г-ном Гурджиевым, ковры, шторы, облицовка стен выглядели как груда декораций, оставленных давным-давно после катастрофы, обрушившейся на Shubert Theatre.

Здесь в один из первых вечеров какая-то леди послала г-ну Гурджиеву большой и скорее рассчитанный на эффект букет, составленный из роз American Beauty. Когда я пришел на встречу и вошел в комнату, то увидел розы в высокой стеклянной вазе, стоящей на рояле. Вскоре после того, как все члены группы собрались и расселись по местам, г-н Гурджиев вошел в комнату. Когда он вошел, какая-то женщина сказала: «Ах, м-р Гурджиев, эти розы так красивы!» «Такие вещи не красивы, — сказал г-н Гурджиев презрительно. — Такие цветы даже незаконны». — «Ох, однако, г-н Гурджиев, она не имела в виду ничего дурного. У нее доброе сердце». «Нет, не доброе сердце, — сказал г-н Гурджиев. — Невозможно иметь доброе сердце, если посылаешь такое. Это для щекотания»

 

***

Мы с моей женой Дороти услышали, что к г-ну Гурджиеву в ту часть квартиры Q, которая смотрит на узкий проход между домами, приходили какие-то особые люди, которых он использовал на всех встречах. Поздним вечером г-н Гурджиев собирался встретиться с группой американской интеллигенции. Они были приглашены в основном Уильямом Сибруком — американским писателем, который имел довольно неожиданный успех благодаря книге по вуду и позже второй книге о колдовстве.

Никто из группы, к которой принадлежали мы с Дороти, не собирался приходить на этот особый вечер. Это было абсолютно и строго запрещено. Но мы с Дороти пошли. Когда мы приехали около одиннадцати тридцати вечера, то обнаружили молодую девушку из гурджиевского «хвоста», чистящую щёткой для ковров потертый пол, покрытый ковром. Двое других ставили стальные складные стулья в ряды. Они стояли напротив обтрепанного накрытого коричневого дивана с продавленными подушками. Это было место, где г-н Гурджиев всегда сидел, когда мы встречались с ним в этой квартире Q.

Открытая арка отделяла гостиную квартиры от маленькой спальни, которую редко использовали. Мы с Дороти вошли в эту комнату и старались не попадаться на глаза. Вскоре начали приходить люди. Вошли две женщины лет пятидесяти. Они были весьма представительными дамами, элегантно одетыми в вечерние платья под норковыми шубами. Вскоре после них вошли несколько мужчин, одетых в черные смокинги. Комната еще не была полностью приведена в порядок, мебель была передвинута, стол в пыли. Все эти богато одетые гости стояли, глядя друг на друга и на квартиру, как если бы они чувствовали, что попали сюда по ошибке.

Примерно через двадцать минут комната была заполнена мужчинами и женщинами, многие лет тридцати, некоторые старше. Вероятно, самым пожилым человеком в комнате был мужчина с мягкими белыми волосами, одетый в вечерний костюм. Спереди поперек его накрахмаленной белой рубашки была натянута красная ленточка. Он пришел один.

Большинство из приглашенных гостей из американской интеллигенции были писателями, музыкантами, меценатами, художниками и журналистами. Среди них был сам Уильям Сибрук, в какой-то степени настроившийся на предстоящий вечер. Прямо напротив дивана, в первом ряду, сидел Джон Б. Уотсон. Его книга о бихевиоризме сделала его и его группу исследователей в этой новейшей психологической науке очень известным в стране. Бихевиоризм был предметом острого интереса в кругах интеллигенции.

Наконец вошел г-н Гурджиев. Он медленно подошел к коричневому дивану и со вздохом сел. Он улыбнулся своим гостям, вертя в руках тяжелую золотую цепь от часов, тянущуюся поперек его петлицы на животе до кармана жилета.

К тому времени многие из гостей испытывали некоторое неудобство на этих шатающихся складных стульях с жесткими сиденьями. Многие из них были явно озадачены. Некоторые проявляли неодобрение. Вполне возможно, что Сибрук, чтобы убедить их прийти, заверил, что они встретятся с «мастером» в изумительно красивой, в восточном стиле квартире.

«Итак, — начал г-н Гурджиев, — кто будет читать мою книгу? Я пишу книгу «Рассказы Вельзевула своему внуку». Но кто здесь может почитать? Я осторожно высунул голову из-за угла в арке. Он увидел меня. «Ах, возможно, вы, — сказал он. — Подойдите. Может, вы были бы так добры, почитайте». Я подошел к стулу рядом с концом дивана и сел. Кто-то из его «хвоста» подошел из задней части комнаты и передал мне рукопись. «Теперь прочитайте главу «Америка» с самого начала, ? сказал г-н Гурджиев. — Медленно и громко. Читайте». «Глава 42, «Вельзевул в Америке», — начал я. Я читал уже по крайней мере целый час, когда г-н Гурджиев остановил меня: «Достаточно, достаточно. Мы отдыхаем».

Несколько людей из его «хвоста» вошли из кухни обслуживать гостей. Они предложили испанскую дыню на дешевых белых тарелках с маленькой вилкой рядом с дыней. Был подан кофе. Джон Б. Уотсон перешел из переднего ряда, чтобы сесть рядом с г-ном Гурджиевым. «Я так наслаждался, слушая чтение вашей книги, г-н Гурджиев, — сказал он. — И в знак признательности хотел бы послать вам копию моей книги о бихевиоризме». Г-н Гурджиев улыбнулся и радостно кивнул. Потом махнул рукой в сторону рояля. Крышка была закрыта, а на ней стоял большой набор бокалов и спиртных напитков в разных бутылках.

Люди сразу же начали собираться вокруг рояля. Вечеринка стала менее напряженной и гораздо более оживленной. Некоторые из гостей оставались на своих местах, но большинство из них сгруппировались вокруг рояля.

После достаточно длительного «отдыха» г-н Гурджиев сказал: «Теперь мы почитаем еще». Кто-то передал это людям, стоящим рядом с пианино, и их смех и разговоры утихли. Некоторые поспешно налили себе последний бокал и подошли с ним к своим стульям. Когда все замолчали, г-н Гурджиев сказал: «Мы читаем дальше главу «Америка» с того места, где остановились».

Я продолжил чтение. Я читал, читал и читал. К тому времени это должно было быть уже по крайней мере три часа утра. Наконец почти шепотом г-н Гурджиев сказал: «Достаточно, достаточно». Я прекратил читать. «О нет, пожалуйста», — сказал пожилой мужчина с красной лентой поперек рубашки. Он встал. Слезы струились по его щекам. «Пожалуйста, пусть продолжает, — попросил он. — Тот раздел о хлебе, вы назвали его «Просфора», — это самое прекрасное, что я когда-либо слышал. Пожалуйста, пусть он почитает. Пожалуйста». «Нет, нет, — тихо сказал г-н Гурджиев. — Мы прекращаем».

Вскоре Сибрук, Уотсон и все остальные ушли. Некоторые попрощались с г-ном Гурджиевым, другие же просто ушли, не сказав ни слова. Когда все они ушли, он велел своему «хвосту» подойти и сесть. Дороти вышла из спальни и села с другими. Я перешел от кресла, где я читал, к складному стулу напротив г-на Гурджиева. «Вы видите, — сказал он, — что называют интеллигенцией в Америке? Можете ли вы себе представить? Такая пустота. Их называют интеллигенцией. Такое ничтожество». Никто не сказал ни слова. «Идите, идите, — сказал он мягко, — все идите». Когда мы пошли на кухню, чтобы вымыть посуду, г-н Гурджиев встал, подошел к двери, открыл ее и вышел, закрыв ее спокойно за собой.

 

***

Это было после встречи в танцевальной студии в Карнеги-холле. Я наблюдал, как г-н Гурджиев вышел к лифту один. Он нажал кнопку, и через мгновение двери лифта плавно открылись. Он вошел, двери закрылись, и лифт пошел вниз. После ожидания в течение нескольких мгновений я позвонил. Когда двери лифта открылись, я увидел, что это был тот же самый, в котором г-н Гурджиев поехал вниз. Я вошел один, и машина отправилась вниз.

Оператором лифта был молодой темнокожий, вероятно, около двадцати лет. Я сказал ему: «Этот джентльмен, которого вы только что отправили вниз. Что вы думаете о нем?» Он думал на протяжении долгого времени, а затем сказал тихим голосом: «Он что-то знает».

 

***

Однажды я отправился в номер отеля к г-ну Гурджиеву с небольшой кастрюлей из нашей собственной кухни. Она была ему необходима, чтобы нагревать воду для каких-то целей. Я постучал, он открыл дверь, и я вошел. Я сразу увидел, что он был совершенно один. Он сказал мне поставить кастрюлю на комод возле его постели, что я и сделал.

Тем временем он отправился в постель и растянулся на ней. Я не увидел никаких стульев в комнате. Поэтому я осторожно сел на край постели. «Встаньте, — закричал он. — Встаньте!» Я поспешно встал. «Это священное место, где вы сидите, — сказал он. — Американец, невежа. Посмотрите сюда». Он указал на чашку и блюдце на комоде. «Человек до вас сбросил пепел и сигаретный окурок в чашку, на блюдце. Это же для питья. Это не пепельница. Поистине невоспитанный американец». «Я прошу прощения, г-н Гурджиев, — сказал я. — В комнате нет никаких стульев, поэтому я…» «Тогда принесите из другой комнаты, идиот! Никогда не сидите на кровати другого человека. Это, я говорю, священное место для меня».

 

***

Молодой сын бывшего члена группы Орейджа попросил меня получить разрешение для него поговорить с г-ном Гурджиевым о чем-то личном. Когда я сказал г-ну Гурджиеву об этом, он кивнул: «Да, приведите его».

На следующий вечер я взял с собой молодого человека к г-ну Гурджиеву в его номер гостиницы «Веллингтон». После приветствия молодой человек сказал: «Г-н Гурджиев, моя бабушка дала мне не так давно немного денег. Я собираюсь на них купить небольшой участок земли в этой стране. Я построю бревенчатый дом с огородом, так я смогу выращивать собственные продукты питания. Я буду жить там таким образом. Поэтому я хотел бы спросить вас, будет ли это хорошо для меня поступить таким образом? Будет ли это достойной жизнью?» «Да, — ответил г-н Гурджиев, — это достойная жизнь. Для собак. Для человека нет. Вы едите, спите и живете во сне. Как это может быть жизнью для человека?»

 

***

За несколько дней до Рождества 1948 года кто-то принес копию эннеаграммы (по Гурджиеву, символ мистических законов миропорядка), сделанную из легкого металла. Они повесили ее на стену гостиной в номере напротив небольшого дивана, где обычно сидел г-н Гурджиев. Там, где линии пересекались, на символе были очень маленькие электрические лампочки, которые зажигались ночью. Под этим символом стоял стол гостиной около четырех футов длиной. Мы с Дороти решили принести кое-что, чтобы украсить этот стол на Рождество.

На протяжении многих лет мы коллекционировали крошечных ангелов. Некоторые несли маленькие рождественские деревья, у других в руках были ягнята, кто-то тащил маленькие салазки с рождественской елкой. За прошедшие годы мы добавили Мадонну. Мы всегда ставили ее во главе всего комплекта. У нас было множество маленьких собак, кошек, мышей, лошадей, оленей, белок, квартет ангельских певцов в красных шапочках, распевающих рождественские гимны.

Каждое Рождество мы расставляли все эти фигурки на столе в нашей гостиной. Мы ставили все эти фигурки перед Мадонной с крошечным ребенком на руках. Мадонна стояла наверху, и на каждом из четырех круглых золотых следов от ее шагов мы ставили небольшой золотой держатель для свеч с тонкой маленькой свечкой. Только за крошечными мышками на следах их шагов мы поставили немного женских фигур, одетых в красное.

На это Рождество 1948 года мы перенесли все эти фигурки в гостиную г-на Гурджиева. Мы поставили их на стол под эннеаграммой. Когда все фигурки были на месте, г-н Гурджиев вышел из своей спальни. Он зашел посмотреть на то, что мы делали. Некоторое время он стоял, разглядывая этот рождественский парад ангелов и животных. На его лице появилась неожиданная широкая улыбка. Затем, как счастливый ребенок, он сказал: «Где вы находите такие вещи?»

***

Он назвал одного из мужчин из нашей группы «верблюдом». Однажды днем мы с Верблюдом были одни с г-ном Гурджиевым в отеле. «Верблюд, — сказал он, — я говорю сейчас для вас. Вы никогда не находите дверь. И за все годы вы не найдете». Он кивнул в направлении меня. «Он находит. Изначально у вас был больший шанс, чем у него. Но он находит дверь. Вы — нет». И он сделал движение головой, как он делал всегда, когда был разочарован в ком-то или чем-то.

Мы с Верблюдом и г-ном Гурджиевым в его ночном офисе в ресторане Child’s. Субботний вечер. «У кого есть идеи на ночь?» — спросил г-н Гурджиев. Я осмелился ответить. «Есть один Китайский театр в Нью-Йорке, куда мы можем пойти. Я никогда не был там. Но это может оказаться чем-то особенным». «Мы идем», — сказал г-н Гурджиев. На тротуаре я вызвал такси, и мы втроем сели в него. «Китайский театр», — сказал я водителю. — Это где-то рядом с Chatham Square».

Весь путь — достаточно длинное расстояние — мы проехали в молчании. У театра я заплатил за такси. Я был тогда министром финансов г-на Гурджиева. На различные расходы он давал мне время от времени пачку десяти и двадцатидолларовых банкнот. Я купил в кассе три билета в первых рядах партера, и мы вошли в достаточно большой зрительный зал. Было включено все электрическое освещение. Оно было настолько ярким, что почти причиняло боль глазам.

Мы нашли места в проходе на полпути к сцене. Весь театр был заполнен китайцами в шляпах, кепках и зимних пальто. Не было ни одной женщины. Поднялся занавес. На сцене двумя актерами-китайцами с искусным гримом в костюмах разыгрывалась драма. Актер, исполняющий женскую роль, был одет во что-то вроде грязного белого халата с цветочным дизайном. На голове был надет большой нарядный головной убор, сверкающий драгоценностями. Было много движения, некоторые пантомимы и редкие диалоги произносились на китайском языке. Оркестр включался, чтобы подчеркнуть части драматического действия, с громкими звуками западных инструментов из джаз-банда. Прошло, вероятно, около получаса, когда г-н Гурджиев сказал: «Мы уходим».

На улице он сказал: «Вы видите, как это. Псевдо. Все псевдо. Сейчас необходимо поесть. Куда мы пойдем?» Я сослался на хороший китайский ресторан поблизости. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, где главный официант проводил нас к большому черному столу, инкрустированному перламутром.

Мы с Верблюдом заказали из большого меню главное блюдо. Оно начиналось с куриного супа. «Мне тоже принесите куриный суп, — сказал г-н Гурджиев. — Для начала». Некоторое время спустя официант поставил тарелку куриного супа перед каждым из нас. Верблюд и я взяли наши маленькие фарфоровые ложки для супа и начали пробовать суп.

Г-н Гурджиев сидел неподвижно. «Этот суп, — начал он, не взяв ни капли, — этот суп приготовлен из головы и ноги курицы. Можно даже отравиться таким куриным супом». Он повернулся к официанту: «Принесите лук побыстрее. Сырой. Большой». Официант ушел. «Лук, — сказал г-н Гурджиев, — идеальная еда для человека, в нем есть все, что ему нужно. Можно даже уберечься от отравления таким куриным супом». Он разрезал большую луковицу, передал каждому кусочек, чтобы съесть с нашей едой. Он сам съел кусочек и ничего больше.

Мы покинули ресторан и направились вниз по лестнице. На улице он посмотрел в окно китайского магазина. Спустя минуту он вошел туда. Мы последовали за ним. В магазине г-н Гурджиев выбрал коробки и ящики с орехами личи, китайским печеньем, конфетами и разнообразными подарками.

На улице возникла проблема, как поместить нас и все эти покупки в такси. Я дал водителю адрес отеля «Веллингтон», и мы отправились. «Я покупаю подобные вещи, — сказал г-н Гурджиев, — для всех идиотов, ожидающих все это от меня. Не для себя, а для них я приношу. Они ждут».

 

***

Время от времени я ходил с г-ном Гурджиевым от Child’s на Пятой авеню по 57-й улице к его отелю на 7-й авеню. Он носил длинное черное пальто с отделкой. У пальто был каракулевый воротник, и шапка, которую он носил, была заостренной формы из каракулевого меха. Его кожа была очень темной, глаза были черными, и его длинные закрученные усы очень белыми. Он ходил с невероятной легкостью и всегда медленно, с руками в карманах. У него было необыкновенное телосложение, полностью отличающееся от любого другого мужчины на улице. И все же никто и никогда не смотрел на г-на Гурджиева во время его довольно долгих прогулок.

 

ВОЛШЕБНЫЙ ЗАМОК И ТОСТ ЗА «ИДИОТОВ»

Из книги Вигена Исаакяна «Отец»

…Фаэтон за считанные минуты довез нас до «Исцеляющего дома» — Института гармонического развития человека Георгия Гурджиева. Это был прекрасный древний замок весь в цветущих садах. Гурджиев принял отца с распростертыми объятиями, беседуя с ним на гюмрийском диалекте. Целитель распорядился выделить нам комнату. «Аво, отдохни с дороги и ровно в семь спустись в столовую. Мы пообедаем все вместе, и ты увидишь массу любопытного».

Музыка Гурджиева, которую он часто исполнял сам на ручном органе, воспринималась большинством из обитателей замка как музыка сфер. Обучение обычно длилось далеко за полночь, так что редко кому удавалось поспать больше трех-четырех часов. По теории Гурджиева, люди, которые спят по семь часов, теряют половину этого времени на некачественный сон, и только глубокий сон, связанный с физической усталостью, длящийся три-четыре часа, приносит человеку настоящий отдых.

Я прогуливался по саду. Со стороны леса доносилась умиротворяющая музыка, я направился туда и увидел «больных». Это была пожилая пара, муж с женой, которые рубили дрова, потом их аккуратно распиливали и складывали рядами. Чуть дальше я заметил молодых девушек, они выкапывали небольшие ямочки, сажали молодые деревца, при этом весело напевая. Все эти образы под аккомпанемент завораживающих музыкальных звуков будто уносили тебя из предместий Парижа в ирреальную, сказочную страну. Группа мужчин, на вид настоящих джентльменов и потомственных аристократов, месила песок и возводила небольшой дом. Я продолжил свой путь и набрел на странную постройку в индийско-арабском стиле, схороненную под кронами огромных деревьев. Здание с синим куполом напоминало мечеть, но минарета не было. Сидя у стола в тени деревьев, двое ученых мужей что-то записывали.

Готовился праздничный стол, и Гурджиев развлекал гостей, которые попадали в волшебный мир загадочных декораций, дервишеских танцев и музыки сфер. Гурджиев сел в большое низкое кресло, пациенты окружили его. Гуру начал свою проповедь-беседу, ему внимали с раскрытыми ртами. Он говорил обо всем, мешая в одну кучу Библию, Коран, буддизм, говорил о бессмертии души, о потусторонней жизни, о вечном движении жизни на Земле и все в том же духе. Я заметил, что Гурджиева как будто подменили — он действительно источал магнетическое воздействие, которому трудно было не поддаться. Некоторые больные попросили его усыпить себя. Несколько женщин как заколдованные буквально окаменели от той могучей энергетической силы, которую источала эта личность.

Публика вовсе была шокирована, вплоть до недоумения и ужаса, когда в кульминационный момент представления группа учеников разворачивалась лицом к сцене, резко бросалась к рампе и, перелетев через оркестровую яму, падала в первые ряды партера, заставляя зрителей вскакивать с мест. Но, странно перемешавшись между собой, эти «летающие» фигуры, нагромоздившись друг на друга, моментально застывали в тишине и неподвижности. Затем они по команде Гурджиева поднимались, — и не было ни одного перелома, синяка или царапины.

Отец с недоверием наблюдал за этим представлением. Гурджиев заметил это: «Я вижу, Аветик, что ты не слишком веришь во все эти дела, дай я и тебя усыплю». Папа из любопытства согласился и прилег на кушетку. Гурджиев пустил в ход все свое мастерство: проделал свои дежурные движения руками, продекламировал свою абракадабру, но ничего не вышло — папа не засыпал. «Аветик, вставай, бесполезно, мы оба гюмрийские, ничего не выйдет. Давай лучше выпьем по бокалу шампанского». Спиртное лилось рекой. Часть больных осталась лежать в полусне на мягких подушках, другая с воодушевлением внимала эксцентричной, странной, бессвязной речи Гурджиева.

Подвыпивший «профессор» открылся отцу: «Если бы свет не был полон наивных и доверчивых людей, на что бы я тогда жил?» Он поднял бокал и предложил тост: «Так выпьем же за всех «арифов» мира!» Все выпили. Некоторые иностранцы поинтересовались, однако: «Профессор, что такое «ариф»?» Гурджиев с серьезным, глубокомысленным видом ответил: «Ариф» в переводе с древнеармянского означает «ученик». «Пациенты» с воодушевлением поддержали этот тост и предложили его повторить. Папа не мог сдержать улыбку и все же, несмотря на происходящее, не скрывал подлинного восхищения «гением» этого авантюриста-шарлатана.

На снимках: ужин чародея; “лечебный” танец последователей Гурджиева;  будни «исцеляющего дома».

Подготовила