Про Уголька

К 70-летию Победы на многих российских каналах прошел фильм “Жажда”, снятый по сценарию поэта-десантника, нашего соотечественника Григория ПОЖЕНЯНА (1922-2005).

Григорий, или, как он сам себя называл на армянский лад, Григор, Поженян был человеком легендарным. Поэт, моряк, разведчик… Автор 30 поэтических сборников, более полусотни популярных песен (таких, например, как “Два берега”, “Маки”, “Песня о друге”), лауреат Государственной премии, создатель сценариев к целому ряду кинофильмов. В годы Великой Отечественной он принимал участие в десантных операциях на Черном море, в обороне Одессы, Севастополя, Керчи. Боевые товарищи прозвали его “Уголек” и не только потому, что смуглый был, черноволосый, но и потому что обжигался и пылал. Летом 1941-го Поженян возглавил группу из 13 моряков-диверсантов, которые прорвались в тыл к фашистам, захватили водонасосную станцию и пустили в осажденную Одессу пресную воду. Тогда чудом уцелели трое, в их числе и он. Правда, длительное время числился погибшим, о чем свидетельствовала надпись на мемориальной доске, установленной на улице Пастера, и “похоронка”, поступившая родным. “Мы все должны остаться тут хоть навсегда, чтоб лишних несколько минут текла вода”, — напишет годы спустя Поженян. События эти легли в основу художественного фильма “Жажда” (1959) по сценарию Поженяна, имевшего огромный успех у советских зрителей. Очереди в кинотеатры тогда тянулись на кварталы, почти как за водой в самом фильме. Фильм получил премию на Всесоюзном кинофестивале 1959 года, за операторскую работу наградили будущего известного режиссера Петра Тодоровского — близкого друга Григора.

Поженян был из тех, кто пришел от войны. Его жизнь, творчество, мировосприятие — все определила война. “Война меня преследовала всю жизнь, — с горечью признавался Поженян. — Я всегда хотел избавиться от нее. Но не оттого, что ныли раны. Когда я вернулся с фронта, мне было 22 года. Не физически, а психологически давило ощущение какой-то вины перед всеми, ощущение несделанного… И нашему классу, и нашему двору на войне не повезло. Из дворовых ребят вернулись домой только двое. Из мальчишек нашего класса, насколько мне известно, не вернулся никто. Я остался жить, но не смог смириться со смертями своих друзей, с деревянными звездами на вечный срок, с братскими могилами и могилами неизвестных солдат. Не смог, не захотел смириться — и стал поэтом. Стал, потому что хотел стихами воскресить хоть одного человека”.
Об отчаянной храбрости Поженяна-Уголька слухи на фронте ходили самые фантастические. И от истины они были совсем недалеки. А еще вошел в легенду его крутой характер, из-за которого ему не дали Героя Советского Союза. Адмирал Филипп Октябрьский, командующий в годы войны Черноморским флотом, вспоминал: “Более хулиганистого и рискованного офицера у себя на флотах я не встречал! Форменный бандит!.. Я его представил к званию Героя Советского Союза, а он во время Эльтигенского десанта выбросил за борт политработника. Естественно, последовала жалоба в военный совет. Стали затевать трибунал. Но опомнились и ограничились тем, что ликвидировали представление к Герою”. Дело было так. На военном катере под командованием Поженяна служил трусливый политрук-стукач. Во время одной из тяжелых десантных операций, в которой участвовал весь экипаж катера, он исчез. Только на обратном пути обнаружили политрука спящим под тумбой штурманской рубки. Чаша терпения Поженяна переполнилась — он обвязал политрука веревкой и бросил в бурун (пенистый след за кормой катера). Потом его, конечно, вытащили.
Каким Поженян был на войне, таким оставался и в мирной жизни. Его несколько раз исключали из Литинститута. Первый раз за то, что отказался участвовать в космополитической травле своего преподавателя Павла Антокольского. “В грудь, которую сосут, не плюют”, — выложил он ректору. “Чтоб ноги вашей здесь не было”, — закричал тот. Поженян встал на руки и так вышел из кабинета. Другой раз во время очередных студенческих разборок он вытащил пистолет. Свой, именной, с надписью: “Угольку за храбрость”. На него тотчас донесли. Поженян тщетно пытался доказать, что Уголек — это он. Был суд. На суде он прочел стихи:
На нем запекся мой кровавый след,
Я с ним тонул, ходил в поход, в рассуде,
И вот теперь за этот пистолет
Моя страна меня же и осудит!

В конце концов нашли боевого командира Поженяна вице-адмирала Азарова, который специальной телеграммой подтвердил, что Поженян и Уголек — одно и то же лицо.
Ту же горячность и непримиримость Поженян проявлял на съемочных площадках фильмов, которые или снимал сам, или снимали по его сценарию. Петр Тодоровский вспоминал: “Однажды он сам решил снимать фильм. Утром устраивал съемочной группе страшный разгон, а вечером — банкет. Матерился на всех ужасно. Контролирующая съемки партгруппа пригрозила его уволить. А Поженян в ответ посоветовал партгруппе уйти в подполье. Так и сказал, чтоб исчезли…” На съемках другого фильма по его сценарию Поженян снял с роли уже знаменитого тогда поэта Иосифа Бродского за то, что тот отказался брить голову для большего сходства со своим персонажем.
После очередного исключения из Литинститута Поженян подался на калининградские верфи. Работал котельщиком на калининградском судоремонтном заводе, поднимал со дна затонувшие корабли. Когда в газете “Калининградская правда” опубликовали его стихи, да еще с унижающим местную интеллигенцию комментарием “Вот рабочий, а какие стихи написал”, у сослуживцев Поженяна челюсть отвисла. К поэту подошел бригадир: “Знал я армян, был знаком с евреями. Две судимости у меня. Но так списать, чтобы эти ученые не обнаружили, мог только ты!” Оказывается, на заводе решили, что Поженян стихи списал.
Поженян был сыном “врага народа”. Его отец Михаил Абрамович Поженян был репрессирован в 37-м. Ответственный партийный работник, в разное время он занимал должности начальника строительства Харьковского тракторного завода и директора Института научно-исследовательских сооружений. Мать Поженяна была еврейских кровей, хотя по-еврейски не знала ни слова. А вот бабушка была ортодоксальная еврейка. Григорий Поженян рассказывал: “Мой дед по отцу Арам почти не говорил по-русски. Он приехал однажды в Харьков, где мы жили. Не просто погостить, посмотреть на внука. Он приехал разобраться. Он хотел понять, почему его сын, такой умный человек, женился на еврейке. Но мою маму он видел только мельком. Она была потрясающим врачом, и в самые метельные вечера ходила на вызовы знакомых и незнакомых людей. С войны она вернулась майором медицинской службы с орденом Красной звезды. А тогда, до войны, она еще занималась наукой и дома появлялась поздним вечером. И крупному, с виду суровому деду досталась бабка. Еврейская бабка! Хана Зисель Рувимовна! Меня она дико любила, но никак не могла приучить обращаться с посудой. И когда я брал ее кошерную ложку, она тихо кричала: “Пусти мне кровь, Вера Чемеричка!” Наверное, Чемеричкой звали какую-то отпетую разбойницу. Бабка была такая маленькая, хрупкая, добрая. Мы ее очень оберегали. Она постоянно читала Тору и оттуда знала все ответы. Целыми днями дед Арам и бабка Хана оставались одни в большой квартире. Они совсем не разговаривали, но у них нашлось одно общее занятие — домино. Потом я слышал, как дед прощался с отцом: “Не понимаю, — развел он огромные руки, — кто говорит плохое о евреях? Какая чудная бабка! Мало того, что так замечательно готовит, так вкусно меня кормит, она еще проигрывала мне в домино. И еще главное ее достоинство — все время молчит! Очень хорошая…”
Михаила Поженяна реабилитировали в 54-м. В партии он восстанавливаться не стал, и с тех пор, вспоминал Поженян, жизнь его отца была посвящена пассивному противостоянию системе. Когда мать умерла от инфаркта, Поженян забрал отца к себе: “Мне довольно часто приходилось надолго отлучаться из дому. В послевоенные годы неоднократно бывал в кругосветных плаваниях, дальних творческих рейсах. Во время одного из них отец выбросил слуховой аппарат, очки, лег, сложив руки, и, когда я приехал, посмотрел на меня глазами той птицы, которая так далеко залетела, что вернуться не может”…
Склонный к различным авантюрам, в 1972 году Поженян вместе с писателями Овидием Горчаковым и Василием Аксеновым создал под общим псевдонимом Гривадий Горжопакс шпионский роман-пародию “Джин Грин — неприкасаемый”. Спустя три десятилетия эта книга была издана в Баку. В предисловии сообщалось, что авторами романа являются три московских писателя — Горчаков, Аксенов и др. (!) Армянскую фамилию изъяли с концами. Что и говорить, человек эмоциональный, Поженян был в совершенной ярости.
Петр Тодоровский считал Поженяна своим талисманом. Поэт присутствовал на съемках почти всех его фильмов, некоторые из которых без песен на стихи Поженяна просто не могли бы случиться. Тодоровский прозвал друга “Отбойный молоток”. Говорил, что если коренастого крепыша Поженяна перевернуть, получится хороший отбойный молоток.

…В 2001 году случилось несчастье. На Поженяна, 78-летнего ветерана Великой Отечественной войны, напали какие-то бандиты и жестоко избили. Искали деньги. Дверь-то у себя в доме Поженян никогда не запирал. Нападавших так и не нашли. Врачи спасли поэта, хотя пришлось делать трепанацию черепа, но здоровье так до конца и не восстановилось. Умер Поженян в Переделкино, накануне своего дня рождения. Он лежал в больнице, и там его навестил Тодоровский. В палате они спели вдвоем свою песню “Нужно, чтоб кто-то кого-то любил”. Оказалось, в последний раз.