Магия армянского Джотто

К столетию выдающегося художника Геворка Григоряна (Джотто) в Центре искусств Гафесчяна открыта выставка, представляющая его весь творческий путь.

Весь творческий путь – сильно сказано. Художник неустанно работал шестьдесят лет, но в этом достаточно долгом пути есть зияющие лакуны…
Родился он в Тифлисе в семье стекольщика. Отец ушел из жизни, когда Геворку было семь лет. На его детские плечи легла забота и тяжесть бытия, которые не покидали художника до конца жизни. Чем только он ни занимался, чтобы кормить семью! Мальчик на побегушках, разносчик, курьер – и все за копейки. Так и прошло детство. В промежутках между трудами рисовал, что позволило чуть позже попасть в Тифлисскую школу живописи и ваяния, где ему преподавал сам Егише Тадевосян. Дальше — больше. Геворк примкнул к тем молодым художникам Тифлиса, которых манило новое революционное искусство. Как следствие — отправился в Москву во ВХУТЕМАС (Высшие художественно-технические мастерские) — этакую кузницу либеральных художников. Его взяли сразу на второй курс. И там Геворку повезло с учителями. Он вернулся в Тифлис полный радужных надежд, но реальная жизнь оказалась не для него. Он создал свои знаменитые работы «На смерть вождя» (т.е. Ленина), «Степан Шаумян» и другие, при этом начисто лишенные революционной патетики и какой-либо заметной идеологии. Разумеется, это художественной власти не очень-то нравилось, но Геворк Григорян, уже приобретший имя Джотто, оказался твердым орешком. В этом тщедушном молодом человеке со слабым слухом и небольшим дефектом зрения таилась мощная сила настоящего художника. И упорства. Он работал исступленно, время от времени выставляясь. Его аскетическая манера письма, драматизм каждой картины или рисунка – независимо от содержания, никак не соотносились с окружающей действительностью, с тем праздником жизни, который живописали соцреалисты всех мастей. В Геворке таился незаурядный талант монументалиста, он мечтал о больших картинах, но вечная нужда заставляла рисовать небольшие вещи. Не картины – фрагменты фресок. Тесное жилье было забито картинами доверху – они не имели спроса и ценились разве что понимающими людьми. Зато художник чувствовал себя полностью свободным и рисовал то, что хотел. В частности, он не раз, не два обращался к теме геноцида, к людям, пережившим трагедию. И хотя это были в большинстве своем портреты, запретная тема проступала явственно и недвусмысленно. Вообще-то его прежде всего влекло «портретотворчество». Он рисовал людей, глубоко ушедших в себя, людей думающих. Портреты, скорее лики, сделанные Джотто, глубоко психологичны, даже если их черты упрощены до предела. Геворк Григорян с первых шагов в искусстве был немногословен, как и в жизни. Чувства портретируемых скупы, но глубоки. То же можно сказать о его натюрмортах и немногочисленных пейзажах. Все они легко ложатся в русло тогдашнего авангардного искусства, которое Джотто видел в московском Музее нового современного искусства и, возможно, в редких в то время альбомах.

Геворка Григоряна несколько раз исключали из Союза художников. За «служебное несоответствие». Потом восстанавливали, хотя он продолжал работать так, как и раньше. Никакого соцреализма в его произведениях так и не появилось. Игнорировал. Потом разразилась катастрофа. Чересчур наблюдательная сестра Геворка, углядев в работах брата картины о геноциде, и вообще не то, что надо, пригрозила доложить самому Берия, что Джотто сеет вражду между народами. Художнику ничего не оставалось, как совершить некое “аутодафе” и сжечь несколько сотен картин. Масло хорошо горело и печь раскалилась докрасна. До этого огонь уничтожил картины Сарьяна, возвращающегося из Франции. Потом – Джотто. Третьим трагическим случаем стал пожар в мастерской Минаса. Но одно дело, когда роковая случайность, другое — чуть ли не своими руками… Именно потому так мало сохранилось работ Геворка 20-40-х годов. Свидетелем этой катастрофы была муза и жена художника Диана Уклеба. Вместе они прожили сорок лет, несмотря на все превратности судьбы. Она беззаветно любила мужа и высоко ценила его искусство. «Джотто – другой», — всегда говорила она.
В 1962-м художник вместе с Дианой переехал в Ереван и, казалось, обрел новое дыхание. Конечно, изменилось и его искусство. Впрочем, своих новаторских устремлений он не оставлял. Даже нарисовал несколько замечательных абстрактных картин. (Две их них можно увидеть в экспозиции выставки.) Он стал более известным, чем когда-либо. К нему водили именитых гостей Еревана. Его оценили по достоинству. «Творчество этого художника принадлежит к замечательным явлениям советского и (смело это говорю) мирового искусства», — пишет о нем крупнейший филолог и культуролог Юрий Лотман. В его словах нет ни малейшего преувеличения. И в то же время «он очень армянский художник по самой национальной сути», — это мнение поэта Михаила Дудина.
Картины Григоряна-Джотто нельзя рассказать и даже описать. Их надо видеть и сопереживать чувствам, таящимся в их красочной толще.
После смерти художника в 1976 году, через несколько лет благодаря усилиям Дианы Уклеба в их мастерской-квартире был открыт музей, где собрано все сохранившееся наследие художника. Музей Джотто — это звучит сильно. Иностранцев это ошарашивает неожиданностью, для нас это часть ереванского арт-пространства. Кстати, как возникло это прозвище — точно не известно. То ли так его назвал Ерванд Кочар, то ли Чаренц, то ли им вооружился сам художник. Это не так уж важно. Главное, мы имеем своего Джотто, пусть даже не итальянца.