Когда не стало Сталина…

65 лет назад 5 марта 1953 года умер Иосиф Сталин – человек, железной рукой правивший страной. Вождь всех народов. Советские люди были уверены, что все кончено: свершилась вселенская катастрофа и мир померк. Похороны вождя 9 марта стали последней трагической страницей его правления: по самым скромным подсчетам, более полутора тысяч человек погибли в безумной давке на улицах Москвы. После Сталина homo sovetico задышали если не свободно, но без опасений за свою и своих близких жизни. Процесс пошел. Люди стали с удовольствием и открыто общаться, как бы наверстывая упущенные годы и возможности. Изменилась атмосфера и стиль человеческих отношений, несравнимо более теплых и задушевных. Жить и впрямь стало веселей. Предлагаем воспоминания о первых постсталинских годах, в них отчетливо ощущается аромат эпохи, который авторы сумели зафиксировать и донести до читателя.

«А у вас есть подковы на ботинках?»

Из воспоминаний доктора технических наук Константина Меликяна

После смерти Сталина была так называемая «Бериевская» амнистия и из тюрем выпустили уголовников, осужденных на сроки до 5 лет, больных, престарелых, хозяйственников и беременных женщин. Многим сроки заключения были сокращены. Города страны заполонили более 1 200 000 бывших заключенных, количество преступлений за один год выросло вдвое. В моду стала входить «блатная романтика», не выветрившаяся из граждан бывшего СССР до сих пор.
Весьма существенным атрибутом воровской моды стала одежда. В моду вошли брюки навыпуск, заправляемые в сапоги, предпочтительно хромовые. Прически «под бокс», кепочки с маленьким козырьком и пуговкой на макушке, а также спортивные тренировочные свитера с белым кантом по воротнику. Так называемые «мастеровки». Они считались униформой мастеров спорта. Очень престижно было носить вместо обуви футбольные бутсы со стертыми шипами. Ну и, конечно же, блатные песни, которые до сих пор остались в репертуаре большинства населения и почему-то называются городским, а не тюремным шансоном.
На экраны вышел индийский фильм «Бродяга» с Раджем Капуром и Наргис. Эту мелодраму смотрели по нескольку раз. Но особой популярностью фильм пользовался у блатной публики.
Блатная романтика не миновала многих моих друзей. Один из них даже сделал себе парочку небольших наколок на невидных местах. Мальчишки обзавелись приятелями из местной шпаны и подолгу сидели с ними в детском парке, слушая рассказы о «подвигах» уголовников. Иногда покуривали и даже баловались травкой. Попав в чисто мальчишескую компанию (тогда обучение в школах было раздельным), мы трудно вписывались в новую среду. Было и неприятие «новеньких», и непонимание их наивно-бесхитростного поведения, и проверка «на вшивость», и драки. Но через некоторое время все утряслось.
Школа им.Чкалова была очень не простая. Она располагалась в самом центре старого города на Конде, населенном по преимуществу людьми, которые были не в ладах с законом. Это давало свои преимущества. Кондовцев в городе побаивались и не трогали.
Преподавали в школе в основном мужчины. Были среди них и старые гимназические учителя. Математик был именно таким. Товарищ Арутюнян, он же “Кит” (Нос), был замечательным педагогом, и не без его влияния Костик, полюбивший математику, впоследствии выбрал себе профессию. «Кит» был очень требователен и приучил своих учеников не только к математической строгости, но и к аккуратности.
Очень колоритным и уважаемым, даже самыми отпетыми хулиганами, был заведующий учебной частью Ананий Павлович Икономов по кличке «Лом». Крупный и грузный мужчина с обветренным и красным лицом старого морского бродяги. Он был суров, но не злобен, и справедлив. Когда у него кончались сигареты, он выходил в коридор, останавливал кого-нибудь из старшеклассников, отбирал курево и, оставив в пачке пару сигарет, заявлял, что много курить вредно, и возвращал ее владельцу.
Школа, несмотря на неспокойный контингент, дала много известных людей. Врачей, ученых, преступников, политиков и замечательного кинорежиссера Эдмонда Кеосаяна, снявшего много хороших фильмов («Неуловимые мстители», «Корона Российской империи», «Когда наступает сентябрь», «Мужчины» и другие). То, что он талантлив, замечали все, и учителя и ученики, но второго такого трудного и несносного ученика в школе не было. Кёс, так его называли в школе, говорил на чистейшем русском литературном языке с петербургским акцентом. Будучи очень остроумным и, естественно, несколько вредным, он мог с вежливой улыбочкой наговорить кучу дерзостей кому-либо из учителей, да так, что бедняги терялись и не знали, как себя вести. Единственный человек, кого он не трогал, был Лом.
Был в школе и свой вор-карманник Витя-Ростов. Он промышлял возле железнодорожного вокзала. Вместе с напарником останавливал какого-нибудь деревенщину и спрашивал:
— А у тебя есть подковы на ботинках? — И независимо от ответа, продолжал:
— А вот мы сейчас проверим.
Напарник задирал ногу бедняги так, чтобы виден был каблук, а Витя тем временем шарил по карманам ошалевшей жертвы, стоявшей на одной ноге и тупо озиравшейся на свои каблуки.
Кончилось тем, что мальчишек перевели в другую, более спокойную школу №25 им.Мравяна, которую они и закончили с интервалом в один год. Школа им.Мравяна была одной из лучших в городе. Среди ее выпускников был Сергей Мергелян, ставший в 22 года доктором физико-математических наук и членом-корреспондентом Академии наук СССР.
Костик умудрился окончить школу с золотой медалью, что стало сущим наказанием для его братьев, а затем и детей, учившихся в той же школе. Учителя неустанно твердили им об этой медали и ставили в пример бедного Костика.
В этой школе была своеобразная традиция. Каждый год 1 сентября отбивался нос с головы бюста Мравяна, который установлен перед зданием школы. Традиция свято соблюдалась лет 40 и почему-то закончилась сразу после получения Арменией независимости. Видимо, школьников перестали увлекать простые, не приносящие прибыль, шалости.

«Простите, что сломали вам позвоночник»
Грачик Ашотович Атанесян, высокий красавец с иссиня черными волосами, более 20 лет был прикован к постели. Паралич ног – последствие специальных методов дознания НКВД. Незадолго до нападения Германии на СССР он закончил Пражский политехнический институт и решил во что бы то ни стало вернуться на Родину. Добираться пришлось через Северную Европу, затем морем в Ленинград.
В ленинградском порту его «встретили». Продержав несколько зимних месяцев в сыром, не отапливаемом подвале, выпустили, предварительно сломав (по неосторожности) позвоночник. Но перед тем извинились, заявив, что ошиблись. Должны были взять другого человека, похожего по описанию на Грачика. В первое время он еще как-то передвигался с помощью костылей, но затем ноги отказали.
Когда мы с ним познакомились, он уже успел защитить кандидатскую диссертацию и работал научным сотрудником в Водно-энергетическом институте Академии наук, не выходя из дому. Институтом руководил в то время академик Иван Егиазаров. Крупный ученый и большой оригинал. Как-то раз он зашел к Грачику, посидел, поговорил о делах, а уходя, оставил на столе свою фотографию с автографом.
Будучи уже серьезно больным, Грачик выучил шесть европейских языков и собирался взяться за японский. Учил он языки по своей собственной методике. Так, например, итальянский он выучил, прочитав «Божественную комедию» Данте и еще несколько книг на итальянском языке, какие удалось достать. Определенная база у него уже была. Он прекрасно владел немецким и чешским языками.
Жил Грачик в центре города во дворце Панах хана. Глинобитный дворец был построен в XVII веке в классическом восточном стиле с цветными витражами и арочными окнами. При советской власти он перестал быть дворцом и превратился в большую коммунальную квартиру, где проживало несколько десятков семей. Вскоре его снесли и на его месте построили многоэтажный жилой дом.
Однажды раздался звонок. Дверь была открыта и в комнату вошла молодая девушка. Она поинтересовалась, нет ли какой–либо работы по дому. Работа нашлась. Так в доме появилась живая душа, которая очень преданно ухаживала за Грачиком до его смерти.
Когда один из моих друзей собрался в Чехословакию туристом, а в середине пятидесятых это было целым событием, я его взял к Грачику на консультацию. Ему хотелось побольше узнать о стране от человека, прожившего там не один год.
— Я даже не знаю, что тебе посоветовать, кроме того, чтобы посетить все хорошие пивные и попробовать лучшие сорта чешского пива. До войны лучшим считался «Пльзенский праздрой». Я почти 20 лет там не был. Да, если там еще шьют хорошую обувь, я бы посоветовал купить что-либо из продукции фирмы «Батя». В свое время вся Европа приезжала в Прагу покупать мужскую обувь. Знаешь что. Я тебе дам адрес моего институтского товарища. Он был главным модником на нашем курсе и, наверное, модником и остался. Жил он на Подскальской улице в центре Праги. Он наверняка тебе подскажет что-нибудь путное.
Грачик дал рекомендательное письмо, адресованное его товарищу Владимиру Лопате. Владимир тепло принял моего друга. До него дошли слухи об аресте Грачика, и он считал его погибшим. Узнав, что это не так, очень обрадовался.
С появлением телевидения жизнь Грачика в корне изменилась. Несмотря на скудность программ телевидения, это все же было визуальным средством связи с окружающим миром.
Мои друзья тоже с ним сдружились. Они часто его навещали. Когда мы собирались вместе, начинались дискуссии на множество интересующих нас тем, в том числе и политических. Как-то в пылу спора Грачик оговорился:
— Фигура Адольфа Виссарионовича настолько противоречива и гениальна, что судить о нем, как об обычном нормальном человеке, просто не представляется возможным.
Мы переглянулись и замерли. Грачик спросил:
— А что я такого сказал?
Захлебываясь от смеха и перебивая друг друга, мы повторили его фразу.
— Ну и что! Чего вы так резвитесь? 20 лет назад меня за это точно расстреляли бы.

Нюша — идеологический диверсант

Из мемуаров кандидата экономических наук Сергея Иоаннесяна

…Одна из маминых подруг — Вера — сокурсница по медицинскому институту в Тбилиси — в самом начале 60-х годов работала в маленьком государстве — Бирме, а точнее, в ее столице — Рангуне, где помогала становлению системы медицины. Незадолго до отъезда на одном из местных рынков она купила маленькую обезьянку, которая скрашивала ее скучный быт и к которой она сильно привязалась. Настало время возвращаться на Родину — в уютный тбилисский дворик на Авлабаре. Маленькая Нюша — так ее звали — оказалась с Верой в ее уютной тбилисской квартире. Бегая на своем традиционном поводке по балкону, Нюша неизменно привлекала внимание детворы, которая беззлобно ее дразнила, кидая ей орехи и семечки, и прохожих, нередко заходивших специально посмотреть на диковину. Так уж получилось, что сразу по возвращении Веры должны были произойти выборы в Верховный Совет СССР.
Дело было летом, жара в Тбилиси стояла неимоверная, за 40 градусов. Какие выборы в советское время без агитаторов, и они появились, ежедневно вручая в самое пекло утомленным тбилисцам агитационные материалы, призывая голосовать за нерушимый блок коммунистов и беспартийных, а точнее, за наиболее продвинутых в политическом смысле его представителей. Сотни и даже тысячи подневольно принужденных принадлежностью к партии агитаторов, автоматически произнося одни и те же слова, еле сдерживая раздражение от мало что понимающих, утомленных жарой людей, нередко задававших глупые вопросы, а то и вовсе не реагировавших, пихали им агитки и приглашение на выборы. В этот день Вера работала в поликлинике с 2 часов дня и утром находилась дома, готовя себе на воскресенье — день выборов — обед. Нюша мирно спала на своем любимом месте — в платяном шкафу, дверца которого тихо поскрипывала.
Идиллию нарушили агитаторы, переходившие от соседа к соседу и вручая им уже нагретые солнцем агитматериалы. Дошла очередь и до Веры. Штатный агитатор — худой и тщедушный Михако — боявшийся своей тени, из-за страха быть наказанным партией за недавний развод с женой крахом своей карьеры, замсекретаря парткома небольшого склада, на котором работали всего 7 сотрудников, бодро поднялся на балкон и постучал Вере в окно, которая быстро открыла входную дверь. Начался ничего не значивший разговор — Михако, кстати, был Вериным пациентом, — отчего испытывал к ней особые чувства, всегда терпеливо выслушивая ее наставления по здоровому образу жизни и необходимости помириться с бывшей женой, но в душе совсем не разделял ее точку зрения. После обмена приветствиями Михако стал шуршать агитматериалом, вручая листки Вере.
Нюшу очень раздражали шорохи и бумажный шелест. Услышав разговор хозяйки, она выпрыгнула из шкафа и уселась на плечи Веры, вопросительно уставившись на Михако, который совершил роковую ошибку, начав шелестеть бумагой. Это было возмутительно, и Нюша не выдержала. С диким криком она прыгнула на ошалевшего Михако, вырвала у него листовки и стала рвать их, выбрасывая с балкона во двор на головы немногочисленных соседей и прохожих, спешивших по своим делам. Михако замер — классическая немая сцена из многих фильмов, — не зная, как реагировать на неординарную ситуацию. Между тем Нюша, распаляясь больше и больше, рвала большую стопку, покрывая клочьями бумаги весь двор, и при этом почему-то грозила кому-то своим маленьким кулачком.
Поняв, наконец, что дело совсем плохо и что можно лишиться не только партбилета, но и надолго сесть в тюрьму — налицо идеологическая диверсия, — Михако обратился в бегство. Во дворе реакция была другой: “Ваа, обезьяна, а лучше людей соображает, Дарвин-то был прав”, — воскликнул старый Арно, преподававший всю жизнь в школе биологию. “Заткнись, дебил, зайди домой от греха подальше”, — отозвалась на происшествие его жена.
Через 15 минут во двор на мотоцикле въехал участковый милиционер. Он недавно приехал из района, совершенно не знал русского языка и отличался очень большим животом из-за своего пристрастия к пиву. Оглядев покрытый клочьями бумаги двор и боязливо спрятавшихся за окнами его обитателей, он понял, что надо срочно ехать за начальством — дело совсем плохо.
Прошло еще полчаса. Во дворе воцарилась тревожная тишина. Казалось, ничего не происходит, и все закончилось. Тишину прервали две въехавшие во двор черные машины с затонированными стеклами, одна из которых остановилась посреди, заблокировав входную дверь юморного Акопа, отсидевшего еще в сталинских лагерях за анекдоты про вождя, а вторая перегородила въезд во двор. Из первой вышли двое сотрудников КГБ в строгих костюмах, за которыми с опаской семенил, как потом выяснилось, начальник Управления внутренних дел города. Старый Акоп, подумав, что это за ним, со словами: “Какой прогресс, раньше воронок приезжал, а теперь черная “Волга”, — осторожно попытался выйти во двор, но покосившись на сотрудников в штатском, стал следить за происходящим через щелочку приоткрытой входной двери. В то время “Волга ГАЗ-21” была в Тбилиси роскошью, к обладанию которой стремились все: и теневые дельцы, и благочестивые граждане. А ее приобретение было сродни пропуска в клуб избранных олигархов сегодня.
Все выборы в республиках во избежание, скажем так, недоразумений на местном уровне курировались присылаемыми из центрального аппарата КГБ группами во главе с генералом — особо доверенным лицом, — который приехал на одной из “Волг” и поднялся по скрипучей деревянной лестнице к Вере, сопровождаемый местным начальником.
Вера вышла на балкон, опасливо смотря на пришедших, которые были очень вежливы и поинтересовались, где обезьяна. “Маймуин садарис?” (“Где обезьяна?”) — почему-то на грузинском языке продублировал местный начальник, со лба которого то ли от жары, то ли от страха лил пот, стоя на полусогнутых ногах за большими московскими начальниками. “Давай ее сюда”, — перейдя на русский, потребовал он. Вера приоткрыла дверь шкафа, Нюша мирно спала внутри. “И это все?” — спросил большой начальник, явно ожидая увидеть крупную обезьяну. Увидев, что Нюша просыпается, Вера предупредила, что обезьянка не любит посторонних и может броситься. Возникла пауза. Большой начальник спустился в машину, чтобы доложить о происшествии в Москву для получения инструкций по дальнейшим действиям. Телефонные переговоры затягивались, жара усиливалась, все больше прохожих кучковались около входа во двор, в котором один из прибывших аккуратно собирал клочья агитматериалов. Наконец генерал вышел из машины и вежливо попросил отдать им Нюшу с обещанием возвратить через два дня после окончания выборов. Через несколько минут вся процессия во главе с Верой и Нюшей на ее руках, которая продолжала грозить кому-то пальцем под сдержанный смех зевак, очутившихся во дворе, и охраной в лице высокопоставленных сотрудников КГБ СССР села в “Волгу”, которая, взвизгнув тормозами, понеслась в Управление внутренних дел города.
“Ваа, такая маленькая и с такой большой охраной!” — шутили местные остряки, многие из которых еще не знали всех деталей произошедшего. “Интересно, довезут до тюрьмы или расстреляют?” — вопрошали другие. “Сколько дадут, если будут судить?” — интересовались третьи. “Мне хотя бы раз без охраны прокатиться на “Волге”!” — подвел итог дискуссии грузинский еврей Арон, всегда прикидывавшийся бедным, а по слухам, разбогатевший на ростовщичестве.
Во второй половине дня к Вере зачастили друзья и просто сочувствующие, пришедшие выразить соболезнование. Все понимали, что Нюша уже никогда не вернется. Друзья посоветовали купить новую обезьяну и выдрессировать, дабы не покушалась на “святое”. Постепенно все улеглось, страсти стихли.
В три часа ночи Веру разбудил телефонный звонок. Почувствовав неладное, она схватила трубку. Незнакомый голос очень вежливо и с большими извинениями за беспокойство сказал, что за ней послана машина, на которой ее привезут в Управление внутренних дел. Учитывая, что в воскресенье предстояли выборы, ничего хорошего от этого приглашения Вера не ожидала. Наскоро собравшись, она спустилась во двор и села в машину. Через пару минут ее уже встречал у подъезда сам глава милиции города. “Арестуют сразу или будут что-то выяснять?” — думала она.
“Слава богу, что вы приехали!” — подобострастно лепетал милицейский начальник. Происходящее понять было трудно, тем более сказывалось сонное состояние, из которого Вера все еще не вышла. Начальник подвел ее к двери в свой кабинет, из-за которого были слышны повизгивание Нюши, звуки разрываемой бумаги и звон от разбиваемой посуды. Около входа в кабинет собралась вся милицейская верхушка города.
“Умоляем вас, заберите отсюда обезьяну, я не могу попасть в свой кабинет, так как она открыла клетку, в которую ее посадили, и бросается на всех, кто пытается войти, да еще грозит кулаками”.
Осторожно приоткрыв дверь кабинета, Вера вошла внутрь. Шум тут же прекратился. Увидев хозяйку, обезьяна с каким-то бумажным приказом в руке прыгнула на плечо. Выходя из кабинета, она увидела радостные лица сотрудников и их начальника. Путь к контролю за порядком в день проведения выборов был открыт, но в кабинете царил страшный кавардак: на полу валялась пустая папка с грифом “Совершенно секретно”, а около нее разорванные документы. Домой Веру сопровождали двое охранников.
Так на Авлабаре была предотвращена “идеологическая диверсия”, которая могла сорвать выборы, которые в ту пору были священным процессом, символизируя единство общества и правящей власти. А виной всему могла стать крохотная обезьянка Нюша, приехавшая из далекой страны, в которой и слышать не слышали о Тбилиси и его Авлабаре, населенном шутниками.

«Выбирайте выражения, товарищ Хрущев!»

Гамлет МИРЗОЯН, писатель.
Из книги Нами Микоян
“Григор — строитель”

Арестовав Берия, Н.С.Хрущев в начале июля 1953 года созвал пленум и вызвал на ковер всех первых секретарей республик и областей. Втоптав в грязь первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана Багирова (будет расстрелян Хрущевым в 1956 году), распоясавшийся Никита накинулся на Арутинова с непотребной бранью.
— Выбирайте выражения, товарищ Хрущев, — осадил его Арутинов.
На подмогу Хрущеву вылез Маленков:
— Ты не очень-то тут задавайся, ставленник Берия! Вспомнив, как Маленков с Микояном горячо увещевали его занять пост первого секретаря в Армении, Арутинов поискал глазами Анастаса Ивановича. И нашел, но Микоян стыдливо отвел взгляд…
Григорий Артемьевич понял, что ему несдобровать.
14 июля на пленуме ЦК КП Армении Арутинов выступил с сообщением «Об антипартийных и антигосударственных преступных действиях Берии». В прениях приняли участие 26 человек. Казалось, обсуждение шло в размеренном русле.
Попросив слова, министр автотранспорта и шоссейных дорог республики Шмавон Арушанян начал с резкостей:
— Ставленником извращенца Берии в Армении является Арутинов. Что я могу привести в подтверждение своих слов? Вот уже 17 лет Арутинов работает в Армении, и все эти годы он здесь был проводником политики Берии, гнул его линию.
Зал заволновался. Арушанян вошел в раж:
— В Армении Арутинов кадры расставлял по указке Берии.
Обвинив Арутинова во всех смертных грехах, Арушанян бросил в лицо первому секретарю:
— За что вы подвергли меня гражданской казни?.. Я что, не в состоянии вести политические кампании?! За что вы меня гноили все эти годы? Отчитайтесь перед пленумом.
Дав ему излить всю желчь, Арутинов вставил:
— Товарищ Арушанян, не забывайтесь, вы у нас всего лишь министр, а не апостол.
Свою гневную тираду Арушанян заключил словами:
— Товарищ Арутинов недостоин занимать пост первого секретаря Компартии, ему не место в ЦК, да и вообще в нашей партии.
Видимо, дала о себе знать заноза 1937 года, когда Арутинов перевел Арушаняна в секретари Ереванского горкома. Здесь нелишне вспомнить о том, что не прошло и месяца, как Арутинов поставил Арушаняна министром. Тот убыл в Москву за утверждением в должности и, плотно пообщавшись с хрущевским окружением, получил добро на откровенную травлю первого лица республики. Смещение Арутинова с поста первого секретаря готовили в обстановке откровенной враждебности.
Приехал из Москвы Поспелов, секретарь ЦК КПСС. На вокзале его встречали Арутинов и все руководство.

«Вы ставленник Берии!»

Из воспоминаний композитора
Эдварда МИРЗОЯНА

В 1953-м году я стал первым секретарем партбюро Союза композиторов Армении, в связи с чем присутствовал на ноябрьском, Восьмом пленуме ЦК КП Армении. Тот удар, который я получил, наблюдая процедуру снятия Григория Артемьевича с поста первого секретаря, до сих пор вспоминаю с содроганием. Забыть этот кошмар невозможно.
…Григорий Артемьевич сидел во втором ряду один. Этого рыцаря, благороднейшего, образованного, умного, красивого человека поливали грязью. Его, который за 16 лет пребывания у власти так много сделал для поднятия экономики и культуры Армении. А как выступали некоторые писатели! Ужас! Пожалуй, единственный из высшего руководства республики, кто проявил себя честно, был второй секретарь ЦК Грант Мартиросян, сказавший: «Я поддерживал решения Григория Артемьевича, потому что был с ним согласен». Указание Хрущева о снятии выполнял секретарь ЦК КПСС Поспелов. До сих пор у меня в ушах стоит его голос: «Вы — ставленник Берии, вы осуществляли политику Берии в Армении…» Один отвратительный тип, выступая против Григория Артемьевича, говорил: «Когда его вычеркнули, он сказал, что это не имеет значения. Он имел в виду: знайте, что за мной Берия, за мной сила!» — я со своего места громко крикнул: «Неправда!» Это был ноябрь 1953 года. Сталина уже не было, Берии тоже не было, но все остальные были на своих местах. Когда я это выкрикнул, весь зал обернулся в мою сторону, некоторые мне: «Тс-с…» Впоследствии брат Лазаря Сарьяна, Сарик, поделился: он слышал от кого-то, что в кругах КГБ этот мой поступок обсуждался, а потом кто-то там сказал: «Ара, он хороший парень, не трогайте его». Вот так, с формулировкой «хороший парень», меня не тронули.