Голгофа Комитаса

Комитас и лечебница городка Вильжюиф под Парижем, где он провел почти 20 лет.

24 апреля 1915 года, ровно 113 лет назад, армянский народ был обезглавлен. Интеллектуальная элита нации была истреблена с жестокостью, не знающей аналогов. С тех самых пор этот день стал символом организованного турецким правительством первого геноцида ХХ века, который начался задолго до 1915 года. Психиатр Рита СУЛАХЯН-КУЮМДЖЯН в своей монографии «У истоков безумия. Комитас: портрет национального кумира» (впервые опубликована на английском языке в Лондоне в 2001 году), воссоздает события того времени и психологическое состояние Комитаса. В своих оценках она повторяет выводы известного французского психиатра Луиз Фов-Ованнисян и тоже считает, что Комитас страдал посттравматическим стрессовым расстройством, но не шизофренией. Почему тогда в заголовок выведено именно слово «безумие», совершенно непонятно. Напомним, что в нашумевшей статье Лилит Епремян «Тайна больницы Виль Жуиф» («НВ»,10.10.2001) в эксклюзивном интервью с Фов-Ованнисян была обоснована совершенно новая точка зрения, согласно которой помещение Комитаса в лечебницы для душевнобольных ничем не было оправдано и, фактически, преследовало преступную цель его изоляции. Поразительно, что это было сделано руками его ближайшего окружения. Рита Сулахян-Куюмджян окончила Ереванский Медицинский институт. Совершенствовалась по специальности «психиатрия» в Монреальском университете МакГил, доцент того же университета со стажем 35 лет. Автор пяти монографий. Предлагаем вниманию читателей фрагменты из монографии Сулахян-Куюмджян о пути армянского гения к Голгофе. На русском языке публикуется впервые.

Спасение – в песнях Вана
Целый месяц в Берлине Комитас наслаждался свободой, а когда в октябре 1914 года вернулся в Константинополь, попал в ужасающую атмосферу религиозного фанатизма и политического террора. Однако он продолжал увлеченно работать. В одном из его писем есть такие строчки: «Стараясь отвлечься от царящей вокруг атмосферы дикости и варварства, я с головой ушел в важные исследования».
Присутствие близких и коллег помогало ему пережить это тревожное время. Тигран Читуни, который окончательно переехал в Полис, весь декабрь 1914-го сотрудничал с Комитасом, помогая ему в работе над нотированием армянских народных песен в новой версии. Они сотрудничали уже не в первый раз. Их дружба зародилась еще пять лет назад, в 1909-м (возможно, в 1908-м. — Прим. пер.), во время торжеств в честь избрания Католикосом Матевоса Второго, когда Читуни прибыл в Эчмиадзин в качестве официального представителя Васпураканской области Армении. Их совместная деятельность, начавшись еще в те дни, с новой силой возобновилась в мрачный период конца 1914 года. Как свидетельствует сам Читуни, в Эчмиадзине они часами просиживали в комнате Комитаса, обложившись церковными книгами, бумагами (нотами) и большой коллекцией музыкальных инструментов, и все это время Читуни исполнял крестьянские песни родного ему Вана-Васпуракана:
«Я повторял ему построчно каждую песню, и он записывал. Завершив четыре строки, или двустишие, или куплет, Комитас брался за гармонизацию этого отрывка, затем проверял, как звучит записанный отрывок и просил делать замечания, если меня что-то не устраивает. Соответственно стилю каждой песни, он проверял звучание то на скрипке, то на сринге (арм. нар. инструмент, разновидность флейты), а часто просто сам пропевал ее…»
В 1914-м, когда тень надвигающейся катастрофы все больше накрывала Константинополь, Комитас и Читуни работали ночи напролет. Вновь Читуни исполнял знакомые ему народные песни Вана-Васпуракана, а Комитас без устали записывал их. В этот раз они предполагали составить сборник песен для детей. Им удалось записать около 40 песен (Тигран Читуни. «Комитаси hет», 1936).
Попытка психологически отграничить себя от воинствующей общественной агрессии и насилия подвела Комитаса к идее создания хорового коллектива. Дипломатически хитрым и выигрышным для имиджа турецкого правительства ходом, свидетельствующим якобы о свободе совести в Турции, было освобождение нескольких юношей от воинской повинности в связи с их поступлением в духовную капеллу Комитаса. Первые недели 1915 года Комитас, при содействии своих учеников, посвятил реорганизации хора церкви Галата, с этим коллективом он собирался отслужить праздничную литургию в Пасху.

«Հոս եմ»
В конце марта, буквально за несколько недель до трагических событий 24 апреля, Комитас получил приглашение выступить на вечере, организованном представителями турецкой интеллигенции, развлекая тех, кто вскоре должен был уничтожить и его, и его народ. Праздничный вечер был частью предвыборной агитационной кампании младотурков, нацеленной на пробуждение национального самосознания турок, в программу были включены турецкие песни и стихи турецких поэтов. Это была попытка поднять авторитет Турции в глазах Европы и мира, поскольку турки в цивилизованном мире заслужили репутацию дикарей, и теперь они пытались доказать, что имеют высокие культурные традиции. Потрясенный самим фактом приглашения на подобную «сходку», Комитас понимал, что у него нет иного выбора, кроме как принять это приглашение.
Никто более из армянских деятелей не был приглашен на эти «культурные торжества». Тем не менее доктору Ованесу Манукяну при содействии (турецкого) коллеги удалось раздобыть билеты на вечер. И годы спустя в письме к Акопу Сируни он описал тот исторический вечер:
«Министерские автомобили, шикарные кареты один за другим останавливались у входа… Зал до отказа был заполнен элитной публикой. Наследник султана, с ним Талаат-бей, князья-правители губерний, высокопоставленные офицеры турецкой армии в расшитых золотом парадных мундирах, шейхи и другие представители высшего мусульманского духовенства, писатели и ученые с чалмой на головах… С Вардапетом я был знаком, но в тот день его было не узнать… На бледном, как восковая свеча, лике застыла тень затаенной печали. Ведущий концерта Абдулла Супхи-бей с большим воодушевлением, дрожащим от волнения голосом представил Комитаса: «Этот сын Анатолии, служитель армянской церкви, благодаря многолетней кропотливой работе и пытливому уму дал крылья армянской музыке и песне… презрев роскошь и великолепие, высокие должности и почести, он устремился в армянскую деревню… Комитас упорядочил и гармонизовал армянскую народную песню, доведя ее до совершенства, вдохнул в нее новую жизнь, так что сегодня армянская песня вошла в сокровищницу армянской культуры…
И среди нас, турок, немало знатных улемов (собирательное название признанных и авторитетных знатоков теоретических и практических вопросов ислама), многие из них, привыкнув к ленивому, размеренному ритму жизни, не в состоянии сделать и шага, чтобы вырваться за ограниченный круг своего (бесцельного) существования. Но если найдется умный человек, который (по примеру Комитаса) обойдет турецкие деревни, как знать, какие драгоценные алмазы народного песенного творчества попадутся ему на пути, и тогда станет очевидна тонкая чувствительность души и пытливость ума турка… Как ни горько говорить об этом, приходится признать, что армяне на протяжении веков играли ведущую роль в развитии нашей культуры. В какую бы часть Турции, в какую бы область Анатолии вы ни заглянули, повсюду армянская мысль, армянская творческая, созидательная сила свидетельствует: «я есмь», «я здесь». Хотите примеры? Палаты cултана являются архитектурными шедеврами, это прекрасные примеры армянской архитектурной мысли… Надгробия вашим любимым родным и близким, изваянные с таким тонким вкусом – дело рук армянских варпетов… Знаменитые ванские серебряные шкатулки, красота которых поражает заезжих иностранцев, – создание армянских ювелиров. Основатели медицинского университета, авторы первых научных трудов в различных областях – тоже армяне… Вот с каким умным и талантливым народом мы живем бок о бок…» После таких слов Комитас Вардапет подошел к роялю и в напряженной тишине запел… Магнетическим притяжением он приковал внимание слушателей, после каждой песни зал взрывался громом аплодисментов… «Храни Господь от дурного глаза», раздавались восклицания на турецком языке» (Сируни, «Комитаси hет», Эчмиадзин, март 1968 года).

Страшный сон, ставший явью
Менее чем через месяц, 24 апреля 1915 года, по приказу министра внутренних дел Турции Талаата-паши по подозрению в распространении «националистических настроений» была арестована элита армянской интеллигенции, более чем 200 человек. По мнению социолога Ваагна Дадряна, «в течение нескольких недель (в Константинополе) было арестовано 2345 армян, занимающих лидирующие позиции в обществе, с целью их дальнейшего физического уничтожения. Большая часть этих людей не являлась ни националистами, ни политическими деятелями. Никому из них не были предъявлены обвинения ни в организации диверсий, ни в шпионской деятельности, ни в каком-либо ином преступлении».
Комитас жил в предчувствии близкой катастрофы. Накануне ареста ему приснился тревожный, страшный сон, о чем он сказал своему другу Сируни. Тот посоветовал срочно уехать из города либо хотя бы поменять адрес (Комитас жил по найму, поскольку своего угла у него не было). «Будь что будет!» – отрезал Комитас (см.: Сируни, там же).
В ночь на 24 апреля агенты турецкой тайной полиции сошли из автомобиля у дома Комитаса и без объяснения причин арестовали его. Он подчинился, не оказав никакого сопротивления, поскольку давно ждал такого развития событий.
В эту ночь и на протяжении последующих недель были увезены в неизвестном направлении тысячи армян из различных районов Турции. Арам Антонян, молодой человек, которого арестовали по обвинению в распространении «ложных» слухов о массовых арестах армян, позже писал в своих воспоминаниях: «Арест Комитаса ничем не отличался от действий (тайной полиции) по отношению к другим армянам. Когда я вернулся домой, – а жил я всего в нескольких кварталах от его дома – об аресте Вардапета в нашей семье никто даже не слышал. Как правило, аресты происходили бесшумно, очень цивилизованным образом. Человек в форме предлагал пройти с ним в ближайшее отделение полиции, чтобы ответить на несколько интересующих их вопросов, что займет минут 5, не более того…» (А.Антонян, «Комитас-вардапет в ссылке», Париж, 1946).
Утром того же дня управляющий квартирой Комитаса, варпет Карапет, зашел к доктору Аветису Нагашяну, который жил по соседству, и сообщил, что Вардапета увезли в полицию. Потрясенный неожиданной новостью, Нагашян обещал сходить в участок и уточнить подробности ночного происшествия. Однако не успел он выйти из дому, как на пороге появилась полиция.
Тем же способом были арестованы знаменитые музыканты, ученые, депутаты, юристы, поэты и писатели, врачи, журналисты и священнослужители. Армянское население Турции, фактически, было обезглавлено, лишившись своих лидеров, которые могли организовать и направить деятельность народных масс, а также защитить их. Позже Антонян писал: «Многие из нас, как и я, догадывались, что за арестами последует ссылка. Но мы не были абсолютно уверены в этом, наша группа была довольно разношерстна, некоторых из заключенных мы никогда раньше не видели. И невозможно было представить, чтобы они могли иметь отношение к государственным делам либо к решению национальных вопросов».

Армянские миллионы для иттихадистов
Доктор Тигран Алаверди, видный деятель партии Иттихад, который, по свидетельству Антоняна, до того собрал огромные суммы на нужды младотурок, был в абсолютной растерянности. Не в состоянии осознать серьезность ситуации, он просил, учитывая довольно поздний час, поскорее задать ему необходимые вопросы и отпустить домой спать. Никто из 20 человек, входящих в эту группу, включая Комитаса, не мог даже приблизительно представить, что их ждет. Как утверждает Антонян, Комитасу все происходящее казалось «шуткой», которая не может тянуться слишком долго и которой будет поставлен конец при посредничестве Антанты, Константинопольского Патриархата ААЦ, Национального собрания, армянских депутатов Османского парламента и послов иностранных государств. Более того, именно оптимизм Комитаса вселил надежду на благоприятный исход событий в Ваграма Торгомяна, того самого врача, который был страшно подавлен арестом и проплакал всю ночь в полной уверенности, что первой жертвой палачей станет именно он.
Антонян свидетельствует, что на следующее утро перед арестантами выросла фигура турецкого чиновника со списком в руках. Он стал зачитывать подряд фамилии, приказав выйти и выстроиться в ряд… Тут только серьезность положения дошла до узников, им раздали дневной паек сухого хлеба, а это означало, что отсюда они выйдут еще нескоро. Антонян вспоминает, как Комитас, засунув свой хлеб под мышку, отказался от предложения жамдармов приобрести за деньги сыр, оливки, сухофрукты и вареные яйца.
Затем объявили, что каждому арестанту позволят на турецком языке обратиться к родным и близким с просьбой принести им еду, деньги, смену одежды, постельное белье и т.д. Как свидетельствует Антонян, Комитас отправил два коротких послания, скорее всего, послу США в Константинополе и управдому, варпету Карапету.
Шло время… Некоторые узники, стараясь разрядить гнетущую атмосферу, стали хохмить и прикалываться над друзьями по несчастью, чем вызвали гнев и раздражение других заключенных, охваченных истерическим страхом. Перепуганный до смерти доктор Ваграм Торгомян стал главной мишенью насмешек сокамерников. Позже он признавался, что не справился бы с собой, если бы не милосердие Вардапета, который всю ночь, не смыкая ни на минуту глаз, утешал его спокойной, размеренной беседой (см. воспоминания Антоняна).
К вечеру в узниках вновь проснулась надежда: «Эхо бомбардировки столицы союзниками (Антанта) – Россией, Англией, Францией, – пробудило в нас надежду, что близок тот день, когда турецкое правительство падет, его члены разбегутся и мы будем спасены…»

Перекличка на тюремном дворе
…Но передышка была недолгой. Вдруг двое тюремщиков вошли в камеру и приказали выйти с вещами, не отвечая на вопросы встревоженных заключенных, что это означает. «С тюремного двора доносился страшный гвалт, там толпились арестанты Говуша (другой корпус тюрьмы), – свидетельствует Антонян. – Мы не раздевались на ночь, вещей почти не имели, поэтому смогли сразу же выйти из камеры… У главного входа уже собралась толпа заключенных… На дворе было темно, ни одна лампочка не светилась, хотя внутри тюрьмы без особой надобности горел яркий свет. Не освещен был и длинный коридор, куда вела дверь от главного входа, по этому проходу надо было выйти на широкий тюремный двор, где, скорее всего, нам собирались объявить приговор».
В надежде на близкую свободу арестанты стремились обойти друг друга, и в узком коридоре началась давка. В конце концов пришлось остановиться, потому что пройти вперед уже не было никакой возможности. Но толкотня не прекращалась, и тут в общей суматохе послышался голос виноторговца Оника: «Что толкаетесь, куда боитесь опоздать?! Чай не на свадьбу вас пригласили!» В этот момент Антонян заметил доктора Торгомяна, который только пробрался к ним. Он задержался в камере на довольно долгое время и теперь был аккуратно одет и причесан. Обращаясь с расспросами ко всем подряд, Торгомян пытался узнать, что тут без него происходило.
«Шутки вмиг прекратились… когда вдруг в коридоре загорелся свет… Мы издали увидели, что в конце заполненного людьми узкого прохода с обеих сторон плотно-плотно, буквально стеной, стояли солдаты, вооруженные винтовками и острыми штыками. Мы заметили также группу высокопоставленных лиц, которые сгруппировались в центре двора… Троих из них я сразу узнал, в том числе начальника Центральной тюрьмы Ибрахима и начальника полиции Турции Петри-бея».
Задержанным было приказано выходить вперед, как только прозвучит их имя. Поскольку политических активистов назвали в первую очередь, рядовые граждане все еще надеялись, что их отпустят. Но назвали всех, и эту группу в 71 человек сослали в Аяш.
По воспоминаниям Антоняна, спустя примерно 50 минут прозвучали и их имена: первым был Тиран Келекян, затем трое вардапетов – Палагян, Ован Карапетян и Комитас. Когда вызвали Антоняна, он, выйдя во двор, успел увидеть, как грузовой эшелон увозит первую группу ссыльных. «Вторая группа по численности значительно превосходила первую, общее число арестантов в этой тюрьме составляло 197 человек», – писал Антонян.
Военные, вытолкнув из узкого коридора последнего арестанта, вышли через главные тюремные ворота, за ними последовали их подчиненные и тюремные надзиратели. Тут заключенным поступил приказ покинуть территорию тюрьмы. И в толпе армянских арестантов снова началась давка, ведь каждый из оставшихся во второй группе 122 армян мечтал вырваться отсюда. Выйдя, они не обнаружили грузовых вагонов, вместо этого по обе стороны дороги выстроились в ряд вооруженные солдаты – выпускники военного колледжа и рьяные националисты, члены правящей партии Иттихад, которые кричали и ругались в адрес заключенных, призывая толпу живо «самоорганизоваться и аккуратно построиться рядами».

Прощай, Полис!
Вскоре выяснилось, что армянам предстоит примерно полчаса идти пешком до маленькой печально известной бухты Сарайбурну, которая была знаменита тем, что здесь освобождались от неугодных младотуркам лиц. Отсюда регулярно отправлялись ко дну мешки, набитые камнями, куда живьем запихивали провинившихся членов турецкого правительства или неугодных более султану жен из его гарема. Понимая, что эта бухта станет их последним пристанищем, заключенные запаниковали, а некоторые заплакали. По приказу «марш!» и с ударом солдатских каблуков о землю арестанты двинулась в путь с «инстинктивной организованностью овечьего стада», абсолютно лишенные и воли, и смелости. Антонян пишет: «…Мы были послушными марионетками, которыми они могли управлять так, как только пожелают».
В порту Сарайбурну их ожидало судно, которое османское правительство арендовало у кампании «Ширкетэ Хайрир», по иронии судьбы это был один из самых роскошных кораблей последнего образца. Уже за полночь, когда солдаты вытолкали ссыльных на палубу, там началось нечто невообразимое: арестанты встретились с первой группой арестантов, которых ранее увезли в грузовом эшелоне и которых они больше не надеялись увидеть.
Антоняну при его ловкости и цепкости удалось взять место в каюте первого класса. На корабле он встретил Комитаса, который со стоической выдержкой и невозмутимым спокойствием стоял в компании с доктором Торгомяном, Тираном Келекяном и Айком Ходжасаряном. К ним присоединился и редактор газеты «Бюзандион» Бюзанд Кечян. Агенты тайной полиции сновали туда-сюда по палубе, громко ругаясь и угрожая заключенным.
Когда перед отплытием раздался прощальный гудок, доктор Торгомян в последний раз обратил свой взор на Полис (Константинополь), глаза его застилали слезы: «Прощай… я больше тебя не увижу…» Торгомяна посадили рядом с Комитасом, Вардапет ушел сам в себя, взгляд его был прикован к какой-то точке на дощатом полу. Рядом сидел незнакомый мужчина по имени Сако, который все время раскачивался вперед-назад и повторял: «Эс ангам мер банэ бурда» («На этот раз нам крышка»).

«Особый груз» товарного поезда
По Босфорскому проливу, который соединяет Черное море с Мраморным и делит Константинополь надвое, их повезли в западном направлении. Они плыли 45 минут. На рассвете, когда корабль достиг гавани Айдар Паша и заключенным приказали выйти через мост на берег, арестанты оказались перед нескончаемой колонной вооруженных солдат, которая протянулась от пристани до железнодорожного вокзала. Антонян заметил начальника центральной тюрьмы Ибраима-эфенди, который стремился обойти ссыльных, и высокопоставленных офицеров, готовых откозырять начальству. «Какая честь для нас!» – иронично сказал один из заключенных.
Железнодорожный вокзал кишмя кишел солдатами и жандармами, все выходы были заблокированы. Арестанты, большая часть которых уже вконец обессилела, теперь ясно осознавали, что ссылка неизбежна, но конечная цель палачей оставалась неизвестна. Вновь появился Ибрагим-эфенди в окружении телохранителей и объявил, что заключенные скоро двинутся в путь. Опять ссыльные стали искать знакомых и близких, собираясь в небольшие группы. Комитас и двое других его друзей-священнослужителей – Керопян и Палагян, стояли вместе с доктором Торгомяном, доктором Джаваиряном, доктором Нагашяном и фармацевтом Наргиледжяном, – все семеро были в страшно нервном состоянии. Не прошло и часа, как ссыльных в количестве 193 человек погрузили в специальный железнодорожный состав. И начался изнурительный путь армянской интеллигенции в центральную часть того государства, гражданами которого они являлись.
На восходе следующего дня поезд остановился в древнем городе Никомедия (Измит). Комитас и его друзья-священнослужители в надежде на то, что это и есть конечный путь назначения, составили письмо правительству с просьбой поместить их в находящийся неподалеку монастырь Армаш. Но чуть погодя они осознали всю бессмысленность этой акции, поскольку поезд снова тронулся в путь.
Поздно вечером они доехали до города Эскишехир. Два часа, в течение которых состав простоял у перрона, он был оцеплен вооруженными солдатами: опасались того, что армяне, которые работали на станции Эсхишер, могли организовать побег заключенных. Соотечественники, узнав об особом «грузе» эшелона, смогли составить список ссыльных и передать его в Константинопольский патриархат Армянской церкви.
Уже за полночь поезд снова тронулся в путь, среди арестантов пронесся слух, что состав направляется в Анкару. В полном изнеможении многие из арестантов забылись сном, и даже некоторые надзиратели были не в силах более противиться усталости. Проснувшись, они обнаружили, что находятся в пустынном районе Синан Хеой, где их ждала колонна грузовых повозок. Вновь появился Исмаил-эфенди со списком первой группы армян из 71 человека и велел им пересесть в телеги – предстоял путь на военную базу Аяш, город, который никому из армян не был известен. Когда еще не все члены первого потока ссыльных разместились, поезд тронулся, увозя остальных.
Через пару часов поезд остановился в Анкаре, где спустя полтора дня пути арестантам впервые разрешили выйти из вагонов. Мужчин провели к двум залам ожидания (знаменитым армянам, в том числе Комитасу, Исмаил-эфенди приказал пройти в первый зал), ответственность за охрану армян была возложена на начальника полиции Анкары Бехаэддина-бея (в самом скором времени он отличился особой жестокостью по отношению к армянам). Начальник объявил несчастным, что путь их лежит в Чангр, в 160 км отсюда, что поедут они на грузовых обозах и проведут в пути три дня.

«Леблебиджи»
Все армяне знали название этого местечка, поскольку один из главных героев оперетты Тиграна Чухаджяна «Леблебиджи» («Продавец гороха», другое название «Каринэ») был родом из Чангра. В один из самых напряженных моментов, когда ссыльных под конвоем распределяли по 42 повозкам, один из арестантов в последних рядах запел песню из этой оперетты (возможно, речь идет об этой: «Айнпес пит цеценк, вор hишен hор hарсаник!» – «Получат такую трепку, что вспомнят свадьбу своего отца!»). Комитас, который шел в первых рядах колонны, постоянно оборачивался и одобрительной, воодушевляющей улыбкой поддерживал соотечественников.
Солнце припекало. Конвоиры раздали ссыльным хлеб, никто не отказался, потому что уже 15 часов у них во рту не было ни крошки. Когда приказали подняться в ветхие, совсем уже заезженные сани, выяснилось, что в них настолько тесно, что ссыльным надо сесть, поджав под себя ноги. В каждой повозке было по три арестанта и одному жандарму со штыком и винтовкой, к каждому кучеру тоже был приставлен вооруженный солдат. Когда караван уже был готов двинуться, подошли торговцы, предлагая купить яйца, чеснок, лук, оливки и халву. Окружившие обозы жандармы советовали запастись продовольствием, ведь предстоял долгий путь.
Заключенные в сопровождении 200 вооруженных жандармов отъехали ровно в полдень. Антонян вспоминает, что в той телеге, в которой он ехал вместе с Айком Ходжасаряном и пожилым священником, солдаты посмеивались над равнодушным отношением турецкого правительства ко всему происходящему. Первые два часа, пока обоз двигался по гладкой дороге, положение ссыльных было сносным, конвоир распевал песню. Но вскоре пассажиров начало трясти и то и дело подбрасывать кверху, и им надо было очень постараться не насесть на обнаженное лезвие жандармского штыка.
В четыре часа дня караван добрался до первого пункта назначения – Равли-Хана, это был обветшалый гостиный двор, где предстояло заночевать и дать отдых лошадям. Здесь повсюду рыскали банды головорезов и грабителей. Гостиный двор представлял собой двухэтажное строение без окон с почерневшими от сырости грязными стенами. Антонян отмечает, что уже в это время некоторые из арестантов стали проявлять признаки психической неуравновешенности. Особенно доктор Григор Джелал, непредсказуемое поведение которого представляло для окружающих настолько серьезную опасность, что его отправили обратно в Константинополь. По свидетельству Антоняна, изменилось и поведение Комитаса, первые симптомы его психологической «драмы» проявились именно в Равли-Хане.

Гостиный двор
Заключенные, соскочив с телег, бросились на лужайку у гостиного двора и стали массировать стонущие от боли затекшие ноги. Айк Ходжасарян зашел в гостиный двор за продуктами и вернулся со свежим хлебом, гаурмой (залитая маслом тушеная говядина) и халвой. Мелкой соли к мясу не нашлось, поэтому взяли кристаллическую, и скоро жажда стала нестерпимой. Во всем дворе был только один источник, у которого, толкаясь и бранясь, толпились жандармы и кучера, последним надо было успеть вымыть и напоить более 100 лошадей. Воспользовавшись суматохой, Армен Дорян и Мигран Бастермаджян умыкнули наполненное доверху ведро с чистой водой и приволокли его к своим друзьям. Антонян вспоминает, что Комитас был особенно воодушевлен таким роскошеством, от удовольствия он потирал руки, не отрывая глаз от воды. Но когда дошла его очередь и Дорян с Бастермаджяном поднесли ведро к засохшим губам Комитаса, один из жандармов верхом на коне приблизился к арестантам. Он торопливо спешился и, вплотную подойдя к группе армян, выбил из их рук ведро, облив Вардапета с ног до головы. «Комитас был ошарашен, – вспоминает Антонян, – он будто окаменел и совершенно не замечал платков, которые наши ребята наперебой предлагали ему, чтобы высушить мокрое лицо. Он не мог отвести глаз от жандарма, в его взгляде застыло выражение если не ужаса, то крайнего удивления». Когда солдат удалился, Комитас выглядел довольно «необычно», было такое ощущение, как будто теперь ко всем без исключения людям он стал относиться с подозрением и опаской.

(Продолжение следует)

Перевела и подготовила