Генри Моргентау: “Я пришел к тому, что Турция является территорией ужаса”…

24 апреля в траурных мероприятиях в городе Монтебелло близ Лос-Анджелеса в Мемориальном комплексе геноцида принял участие Роберт Моргентау, в январе опубликовавший в «Уолл стрит джорнел» обращение к президенту Трампу о признании геноцида. Через десятилетия он продолжает дело своего деда, посла США в Турции Генри Моргентау. Сто лет назад, в 1918 году, его беседы с лидерами Османской империи были опубликованы в мемуарах “История посла Моргентау”. Предлагаем отрывок из недавно изданной книги консула США в Турции в 1914-1917 гг. Лесли А.ДЭВИСА “Провинция бойни”. Как отмечает в предисловии Сюзан К.Блэр, это уникальная книга (“НВ” впервые представляет ее русскоязычному читателю — Ред.), так как являет свидетельства очевидца геноцида. Многочисленные отчеты Дэвиса отправлялись послу Моргентау и в Госдеп США. Лесли А.Дэвис своими глазами видел зверства турок в отношении армян. “Массовые депортации армян были гораздо хуже, чем просто резня”, — писал он. Отметим, что Дэвис смог спасти почти 80 армян, помог им уйти в Россию. Послом США в Турции в 1913-1916 гг. был Генри Моргентау, осудивший геноцид армян и гонения против греков как “кампанию расового уничтожения”. Он накопил огромное число доказательств массового истребления армян, официально проинформировал правительство США и попросил вмешательства. Моргентау предупредил министра внутренних дел Талаата, заявив, что “наш народ никогда не забудет эти массовые убийства”. Он создал общественный фонд для помощи армянам, а также “Комитет по злодеяниям против армян”. Деятельность Моргентау раздражала турок — и посол ушел со своего поста. В своей книге “Убийство нации” он пишет: “Я пришел к тому, что Турция является территорией ужаса. Я исчерпал свои ресурсы”.

Американское консульство
Мамурет-ул-Азиз (Харберд), Турция
30 декабря 1915
Досточтимому Генри Моргентау,
американскому послу, Константинополь

Сэр, имею честь продолжить мои отчеты относительно депортации и резни армян этого региона следующим.
На днях мне доложили, что высланных отсюда заживо сожгли в пещере между Харбердом и Диарбекиром. Мне об этом сказал бывший там жандарм, выразивший строгое осуждение подобного варварского отношения к армянам.
Расстрел и убийство людей через несколько часов после исхода отсюда — варварство, показывающее, что истинное намерение правительства не изгнание, а уничтожение. И все же в целом я склонен думать, что быстрая смерть для них милосерднее медленного, но верного умирания на протяжении недель или месяцев. После того как отбыли прибывшие сюда из Эрзерума и Ерзнка партии, здесь осталось несколько сот человек слишком слабых, чтобы продолжать путь с остальными. Их лагерь представлял сцену из ада. Большие страдания трудно вообразить. Теперь же, когда здесь остались самые слабые из них, сцены эти не поддаются описанию. Повсюду мертвые и умирающие. Можно увидеть трех маленьких детей, рыдающих над мертвым телом матери, дергающих ее за подол, в то время как она лежит на земле с распущенными волосами и угасшим взором. Рядом другие дети, почти совершенно голые или кое-как прикрытые лохмотьями, лежат, скрючившись на земле или в предсмертных судорогах. Женщины и дети такие истощенные, что в профиль они походили на череп. Мальчик с половинкой рубашки на тельце и одним носком на ноге состоял из одного лишь скелета. Тут и там лежали на солнце маленькие дети с раздутыми животами. Мужчин очень мало, большей частью женщины и дети, все в последней стадии страданий, ожидающие смерти как избавления. Я позволил себе принести немного еды этим людям, но многие из них были не в том состоянии, чтобы есть. Каждый день умирает много людей, и так будет продолжаться до тех пор, пока не умрут все. Мертвые тела можно увидеть здесь в любое время. Их оставляют лежать под палящим солнцем так долго, что воздух полон зловония от гниения тел и человеческих отбросов. Чтобы окончательно избавиться от них, жандармы посреди лагеря вырыли огромную яму и сбрасывают туда всех.
Сейчас можно увидеть трупы на всех дорогах, во всех направлениях, не только вдали от города, но и на его окраинах. Пришедшие сюда из соседних деревень сообщили, что в часе ходьбы от города прямо на дороге лежит десять-двенадцать трупов. Один мужчина, которому удалось выбраться живым из Сваза, сказал, что видел на той дороге не менее пятисот трупов. Вся страна сейчас — это огромный, безграничный склеп, а точнее говоря — огромная бойня.
Судьба тех, кто был убит или умер, печальна, но, возможно, еще печальнее тех, кого пощадили. Некоторых женщин приводили обратно. Среди них хорошенькая девочка тринадцати лет, чей отец был одним из самых видных людей и имел лучший дом в городе. Девочку разлучили с матерью и младшими братьями, и она не знает, что с ними. Теперь в ее возрасте она вынуждена выйти замуж за одного из самых жестоких грубых низших офицеров, и они будут жить в ее отцовском доме!

“Добрый” вали
Я написал очень резко о ситуации и происходящем здесь потому, что невозможно об этом писать по-иному. И это отнюдь не оттого, что я сторонник армянского народа. Это не тот народ, которым можно восхищаться и среди которого я мечтал бы жить. Но какова бы ни была вина армянского народа и насколько убедительными ни были доказательства, что многие из них вовлечены в революционный заговор, наказание, наложенное на этот народ, столь жестоко, трагедия столь ужасна, что нет сил видеть это и уж, конечно, невозможно жить посреди этого без того, чтобы не быть потрясенным до глубины души. Когда видишь восьмидесятилетних или девяностолетних стариков, увечных, слепых и больных, видишь ни в чем неповинных женщин, детей и беспомощных младенцев, изгоняемых, чтобы их убили или бы они умерли сами, и действительно видишь их мертвыми или умирающими везде вокруг, — невозможно представить себе какое-либо оправдание таким жестокостям.
И тем не менее местные власти сейчас явно стараются найти какие-нибудь способы оправдания содеянного. 16 июля шеф полиции навестил меня и вежливо попросил написать в посольство об убийстве армянами трех жандармов в соседней деревне. Я слышал, что нечто подобное там произошло, но не знаю никаких подробностей и лично не знаком с делом. Я сказал, что охотно привлеку внимание посольства к этому факту, если он сам напишет мне письмо, которое я затем перешлю в посольство. Он согласился.
23 июля после моих официальных визитов мы втроем встретились и обсудили возможность предпринять во имя гуманности какие-нибудь шаги, чтобы приостановить этот ужас. Мы — это мистер Эхман, немецкий миссионер, мистер Пичиото, вице-директор местного отделения Оттоманского банка, и я. Мы решили нанести вали неофициальный визит и без соблюдения формальностей спросить его, нельзя ли пощадить оставшихся здесь армян. Он принял нас очень сердечно. Мы объяснили ему цель своего прихода и спросили, не будет ли он так любезен послать в Константинополь телеграмму, испрашивающую разрешения сохранить жизнь оставшимся здесь армянам, пообещав в свою очередь, что мы также пошлем телеграммы в американское, немецкое и австрийское посольства, прося их содействовать получению такого приказа. Вали с самого же начала выразил сожаление за вынужденное применение таких мер, какие он недавно предпринял, и притворился растроганным страданиями народа. Он согласился с нашим планом и сказал, что был бы очень рад, если бы мы добились такого приказа. Затем он навязал нам свои условия: каждый из нас должен написать письмо властям вилайета с просьбой пощадить оставшихся здесь армян, с тем чтобы он мог использовать эти письма как основание для запроса в центр. И еще он добавил, что в наших письмах ему желательно иметь как можно больше подробностей, чтобы стало ясно, что высланы отсюда те, кто был в чем-нибудь виновен, а те, что остались, невиновны. Совершенно очевидно, что его превосходительство хотел этим подтекстом создать видимость того, что все, кто был изгнан, виновны. Он пообещал устроить нам вечером встречу с шефом полиции, который изложит дело полнее.
Мы все встретились в консульстве и, как договорились, пришел и шеф полиции. Его вовсе не интересовало, напишут ли письма мистер Эхман или мистер Пичиото, но решительно настаивал на том, чтобы я написал письмо в вилайет, особо отмечая факт убийства армянами жандармов, а также и то, что армяне, виновные в причастности к заговору, были наказаны вместе с их семьями и связанными с ними людьми, в то время как все оставшиеся здесь — это невиновные женщины и дети. Я должен был включить подобный пункт в мою телеграмму с целью представить дело так, что виновные армяне наказаны, а здесь остались только невиновные, и желательно, чтобы они были пощажены. Я ответил, что абсолютно не вправе делать какое-либо заявление в отношении того, кто виновен, а кто нет, и вполне возможно, что наказаны невиновные, а виновные остались безнаказанными, и я не претендую на то, чтобы знать, кто есть кто, и что в адресованном местным властям письме я не могу сделать какое-либо заявление как касательно убийства жандармов, так и виновности или невиновности конкретных людей.
Он убеждал, убеждал и убеждал меня сделать такое заявление, пусть даже оно будет очень коротким. Мне в жизни не приходилось видеть более настойчивого человека. Он оставался у меня до половины второго утра, стараясь заставить меня подать в вилайет такое заявление. Он сказал, что уже даны распоряжения о немедленном применении более жестоких, чем когда-либо мер, но он может немного смягчить их, если я сделаю для него это заявление. Я ответил, что и рад бы, но не имею права делать никаких чуждых моим обязанностям заявлений в адресованном в вилайет письме и вообще не могу делать каких-нибудь заявлений до тех пор, пока не ознакомлюсь с фактами.
На следующее утро я известил шефа полиции, что поскольку наш запрос мы собирались сделать в связи с годовщиной принятия Конституции и так как этот день уже прошел, то лучше отказаться от этого дела. Однако ему не хотелось принять мои слова как окончательное решение, и в полдень я навестил его еще раз. Я сказал, что не могу написать в вилайет, как ему хотелось бы, но, как я ему до этого обещал, буду рад привлечь внимание посольства к любому вопросу, который он изложит в письме. Я не вижу никакого вреда в подобном письме посольству, письмо будет понято так, что я просто передаю то, что от меня требуют передать, и что я не ответственен за истинность того, чего не знаю лично. Шеф полиции будет, разумеется, настаивать, чтобы то, что он мне скажет, я сообщил бы как факт моей личной убежденности. Чего, конечно, я не могу сделать, хотя, боюсь, он будет очень настаивать на доказательствах чего-либо подобного.
Я склонен сомневаться, достаточно ли мудро было в сложившейся ситуации идти к вали. Это не входило в мои обязанности и могло быть истолковано как неуместное вмешательство в дела местных властей. Однако ситуация настолько исключительна и ужасна, к тому же с самого начала я подвергался такому давлению со стороны и американцев, и армян, требовавших чем-то помочь людям, предпринять какие-то шаги, что невозможно было спокойно сидеть дома и не делать никаких попыток по-человечески помочь им. Я не уверен, дошли ли вообще мои подлинные телеграммы до посольства, но мои подтвержденные копии, посланные по почте 29 июня, должны были уже дойти. Лично я убежден, что любое вмешательство здесь или где-либо еще в данных условиях безнадежно и неблагоразумно, хотя это очень мучительная позиция — быть не в силах что-нибудь сделать для облегчения подобных страданий.

Западня
Я был бы очень рад иметь какие-нибудь инструкции или указания от посольства относительно того, как вести надлежащую политику, и я оценю, если посольство будет открыто критиковать меня за допущенные в прошлом ошибки. Часто чрезвычайно трудно сориентироваться, что именно положено делать, и я очень нуждаюсь в советах.
В настоящее время выехать отсюда невозможно, это почти верная смерть, несмотря на все заверения правительства. Случай с убитым католическим епископом показывает, что охранные грамоты также ничего не стоят в данный момент. Если даже правительство захочет кому-нибудь обеспечить безопасное путешествие, то не думаю, что сможет. Дороги кишат бандами курдов и чете, и им совсем не важно, кого грабить или убивать.
Относительно запроса посольства в телеграмме от 12 июля, почему я телеграфирую по-французски, должен сказать, что примерно месяц назад начальник телеграфа сообщил мне, что он вновь получил распоряжение не принимать телеграмм на английском языке. Позже я обратил его внимание на тот факт, что посольство послало мне телеграмму на английском, а также на запрос посольства относительно французского языка моей телеграммы. Он сказал, что принял бы телеграммы на английском, но никто на телеграфе не понимает этого языка, и возможна задержка в случае, если придется послать их на просмотр цензору. Тем не менее я буду стараться посылать их на английском и, вероятно, смогу достаточно ясно объяснить им их смысл, чтобы не было задержки в отправке.
Так как опасность быть отрезанным от посольства в настоящее время кажется отошедшей в прошлое, я не стану посылать телеграмм, как предлагал в моей депеше от 12 июня, пока есть возможность связи. Не сомневаюсь, что такие возможности будут представляться достаточно часто.

Продажа людей и их одежды
Последние четыре месяца были полны неопределенности и беспокойства за каждого. Ни для кого из оставшихся здесь армян после депортации в июле и августе не было никаких гарантий и никакой уверенности в том, что им разрешат остаться, с учетом, что они протестанты, католики или американские граждане, а также другие причины. И не знаешь, когда-нибудь они объявят наконец, что армянский вопрос закончен!
Раз или два городские глашатаи выкрикивали приказ вали, что армян больше не будут высылать и что все могут свободно выйти из своих укрытий, ничего не боясь. Однако вся фальшь такого заявления проявилась несколько недель спустя после повальных арестов и депортации тех, кто вышел из тайников в надежде на данное слово. Хитрость так хорошо сработала, что она, возможно, будет применена вновь, и не имеет значения, сколько раз это может повториться, и я не сомневаюсь, что и другие будут схвачены тем же способом до тех пор, пока не останется хоть один армянин. Полагаю, в настоящее время есть столько же поводов бояться арестов и депортации немногих оставшихся армян, сколько было в любое время за последние 6 месяцев. Никто не может знать, когда состоится следующее выселение и где оно произойдет. Никто не знает, будут ли наконец пощажены те немногие, что смогли спастись таким путем, и наконец будут ли продолжать свои действия совершившие это чудовищное преступление, равного которому еще не было совершено против какой-либо нации или народа, до тех пор, пока не будет убит последний армянин в стране!
Сделанные мной в моих прежних донесениях предсказания и опасения по большей части более чем оправдались. Поскольку два из них были, очевидно, утеряны на почте или перехвачены властями, я посылаю копии этих сообщений. Должен заметить, что это не те донесения, которые предназначались для турецких чиновников, но я догадываюсь, что с ними могло случиться.
В последнем донесении я говорил, что было депортировано большое число протестантов до того, как был получен приказ об освобождении их от высылки. Когда пришел приказ, депортированные находились еще возле Малатии, и я приложил все усилия, чтобы вернуть их обратно, но безуспешно. Кое-кому из них удалось вернуться самим, без разрешения властей. Способ, к которому они прибегли, был подкуп, они заплатили курдам большую сумму денег, около 50 или 100 турецких лир, чтобы те ночью привели их обратно. Это были, конечно, по большей части женщины и дети, ибо почти все мужчины высланы еще в начале лета. Полиция выследила и схватила многих из тех, что вернулись таким путем. Они были вновь высланы, и судьбу их нетрудно представить.
Одной из наиболее характерных особенностей этой ужасающей трагедии было то, что правительство разрешило продажу с публичного аукциона одежды, содранной с сосланных и убитых армян. Много связок такой одежды было завезено в город, и много дней на городском базаре шла их продажа. Мне говорили, что то же самое происходило и в других городах вилайета. Я видел своими глазами, как это происходило здесь. Трудно представить себе что-либо более низменное и отвратительное. Другой акт варварства еще более ужасен, его поведали мне уцелевшие от резни очевидцы. Жандармы продавали людей группами в 50 или 100 человек курдам для того, чтобы те их убили и имели право взять себе все, что на них могли найти. Вот какими способами происходила так называемая “депортация” армян!
Другой вопрос, который должен быть затронут в настоящей ситуации, это частичное разрушение христианских церквей в окружающих деревнях. Все церкви в этом регионе, конечно же, находятся во владении турок.

Повсеместные убийства
В воскресенье 26 сентября вали сделал заявление, что армян больше не будут депортировать. Через несколько недель, когда все, казалось, утихло, армяне осмелились выйти из своих убежищ. Кое-кто принял мусульманство, полагая, что иначе они и впредь будут в опасности. Неожиданно в полдень четверга 14 ноября в ярмарочный день, когда на улицах и на базаре было много народу, полиция начала арестовывать всех армян и сирийцев, которых смогла найти. Хватали на улицах, врывались в дома, где предполагалось, что скрываются армяне, и выселяли всех. Была окружена американская больница, арестовали всех скрывавшихся там, напротив нашего консульства поставили полицейского, дабы предотвратить любые посещения. Среди арестованных и брошенных в тюрьму оказалось несколько американских граждан, которым я оказывал протекцию, и еще очень много других людей, для которых я раздобыл разрешение остаться. Уже часа через три полиция собрала в тюрьме целых 500 человек из этого города.
Я все утро, вечер и весь следующий день провел в хождении по городу, ища тех, кому я до этого покровительствовал, и чтобы узнать, кто уцелел, а кто арестован, а также навестил командующего, который повлиял на вали и шефа полиции, чтобы добиться освобождения некоторых лиц. Невозможно забыть сцену, представшую моему взору вечером того дня, когда я во второй раз посетил шефа полиции со списком людей, освобождения которых добивался. Напротив его офиса находилась толпа арестованных, каждый из которых находился в смертельной опасности и ожидал смерти, но надеялся, что кто-нибудь поможет ему. Их по одному вызывали из толпы в кабинет, где вместе с шефом полиции и командиром жандармов сидел и я. Все, за кого я просил, были освобождены, кроме одного. Этим единственным исключением был молодой человек, работавший учителем в турецкой школе и друживший с моим клерком. Летом, когда я добился для него разрешения остаться, я держал его в консульстве. Он, однако, решил принять магометанство и покинул консульство за несколько недель до этих событий, вопреки советам большинства из нас. Затем он попытался вернуться обратно в школу и получить задолженности по зарплате. Он и двое других молодых людей, также принявших магометанство и пытавшихся добиться хоть каких-то денег от правительства, дня через два были выведены из тюрьмы и убиты совсем неподалеку от города. Мне доложили приличные люди из числа турок, что этих молодых людей не освободили по той причине, что они пытались получить у властей деньги. Человеческая жизнь стоит здесь очень дешево, и официальные власти обладают весьма эффективным методом сбережения государственных денег!
Все сирийцы, а также много армян из этого города, которых арестовали 4 ноября, были в конце концов тем или иным путем освобождены. На следующий день в Харберде прошли повальные аресты, но большая часть арестованных была освобождена. Деревням пришлось хуже. Из многих деревень все армянское население было уже изгнано и убито, как я ранее докладывал. В других все же осталось немало женщин и детей. Сотни крестьян пригнали сюда, как скот, несколько жандармов. Люди прошли порядочное расстояние от своих деревень и были крайне изнурены: матери несли на руках детей, одна женщина тащила на спине другую; старые, увечные, слепые шатались на ногах изумленные, ошеломленные, с притупившимися от ужаса глазами, и когда кто-нибудь из них падал, жандармы толкали его, пронзали штыками, заставляя идти дальше. Я видел, как их провели мимо офиса шефа полиции, где был получен приказ об их высылке. В эти дни было выслано, вероятно, несколько тысяч человек, и я узнал об их судьбе от единичных уцелевших, которым удалось бежать и вернуться сюда. Выяснилось, что как только они вышли из города, их отделили друг от друга, разбили на мелкие группы и увели в разных направлениях. Их увели в уединенные, изолированные ущелья и закололи штыками. Тела убитых жандармы собирали в кучи и пытались сжечь. Говорят, будто некоторые дошли до Диарбекира, но с тех пор, насколько мне удалось разузнать, ничего о них не было слышно. И нет сомнения, что они практически все убиты. Ни от одного человека, высланного из крупных деревень, еще не получено ни одной весточки.

“Вилайет бойни”
Термин “вилайет бойни”, который я предложил для характеристики этой провинции в моем последнем отчете, оправдал себя полностью в результате всего того, что я узнал тогда и что видно и по сей день. Выяснилось, что все, кто находился в партиях — мужчины, женщины и дети, были вырезаны примерно в пяти часах езды отсюда. В самом деле, уже почти определенно, что за исключением очень немногих, депортированных в первых числах июля, кто отбыл отсюда, были вырезаны еще до того, как вышли за пределы вилайета. Довольно трудно понять смысл плана, по которому людей гнали из Трапезунда, Эрзерума, Урду, Керасу, Зара и Ерзнка сюда только для того, чтобы зарубить и вырезать их в этом вилайете. В течение второй недели сентября те несколько сот армян, которые отвозили в Муш свое зерно для правительства, вернулись сюда со своими воловьими упряжками. Почти все они немедленно были брошены в тюрьму и несколько дней спустя высланы и убиты. За последние два месяца из Эрзерума вернули большое число солдат армян — группами в две или три сотни человек. Они прибыли в состоянии, вызывающем глубокое сострадание, — подвергшиеся по пути тяжким лишениям, страданиям, выставленные в это время года на солнце. После того, что они вынесли, их пригнали так далеко только для того, чтобы почти всех убить через несколько часов после отбытия отсюда. Несколько человек убежало, и они рассказали, как недалеко от города жандармы связывали их веревкам и, смысл чего был очевиден и понятен, — чтобы не было какого-либо сопротивления. Их мертвые тела можно было увидеть по дороге. Остальных, сказали они, увели дальше и убили в горах. Одну из самых тягостных сцен этого города представляют сейчас группы солдат, которых то и дело ведут по улицам, и всем известно, что их забьют, как скот. Мы все хотели бы знать, почему именно этот вилайет выбран местом бойни.
Впечатляющая особенность нынешней ситуации в этом округе — это наличие огромного количества иммигрантов, прибывших сюда из Вана, Муша, Битлиса. В течение этого лета многие полностью опустошенные армянские деревни были заселены этими мусульманскими иммигрантами. Некоторые даже думают, что одной из причин уничтожения армян является обеспечение мусульман домами. Во всяком случае, их оказалось достаточно, чтобы заполнить пустующие армянские дома. И так как это беднейшее сословие народа, интересно будет увидеть промышленный эффект для населения региона от подобной замены.
Из ста тысяч армян, которые еще год назад составляли население этого вилайета, осталось, вероятно, около четырех. Недавно было доложено, будто оставлено в живых более пяти процентов армянского населения. Сомнительно, чтобы столько выжило. Возможно, в городах Мамурет-ул-Азиз и Харберд армян больше, чем где-либо, потому что в поисках какого-либо крова многие прибыли из деревень, в которых нынче совсем нет армян. Подсчитано, что около одной трети реально существующего армянского населения вилайета находится теперь в этих двух городах и в двух-трех ближайших деревнях, но упомянутые выше люди, которые недавно прибыли сюда, составляют значительную часть этого количества. Дети в немецких сиротских домах, около четырех или пяти сотен, составляют другую существенную часть оставшегося населения. Говорят, много армян прячется в курдских деревнях Дерсима, но что-нибудь достоверное об их количестве сказать трудно. Всего там может быть пятьсот или, скажем, тысяча человек. В других частях вилайета их очень мало, и в городах и деревнях — никого, за исключением малого числа женщин, принявших магометанство и живших с турками.
В моей вчерашней краткой депеше N170 я говорил о давлении, которое оказывают власти почти на всех армянок, включая жен натурализованных османов, чтобы они приняли ислам. Как указывает инструкция посольства от 30 ноября, я всячески отговаривал их от такого шага. За последние несколько недель по этому вопросу ко мне пришло очень много женщин. Они говорили, что им угрожают депортацией, которая означает фактически верную смерть. Я постараюсь сделать все возможное, чтобы спасти от подобной участи тех женщин, которые в той или иной мере находятся под американской протекцией.
…Одна или две тысячи армян в этом округе находятся в полной нищете и зависят от благотворительности. Многие ждут денежных переводов из Америки, в то время как другие не имеют там родственников или кого-либо, кто помог бы им. Практически все, кто остался здесь, — это женщины и дети, и очень немногие из них имеют возможность покупать еду или заработать на хлеб. Работа по оказанию помощи лежит на немецких и американских миссионерах, но для удовлетворения нужд армян одной помощи в настоящее время недостаточно.
Самое главное сейчас — это помочь людям выжить, а затем содействовать тому, чтобы они покинули страну, как только представится возможность. Однако нельзя предугадать, какие будут предприняты дальнейшие меры против тех немногих уцелевших, кто остался здесь, и трудностей в обеспечении какой-либо безопасности армян от горлорезов этого региона гораздо больше, чем может представить себе житель более цивилизованных мест. Единственно эффективный путь, найденный мною, как я уже ранее объяснял, — это укрывать людей в самом консульстве и, естественно, что число спасаемых таким путем ограничено.
Я намерен пополнить эти донесения о депортации и резне армян отчетом о двух поездках, которые я совершил нынче к озеру в 5 часах езды отсюда, где я видел мертвые тела целых 10 тысяч армян, многие из которых были убиты совсем недавно, и проиллюстрировать это фотографиями, которые я сделал с этих людей, когда они были еще живы в лагере. Было бы очень неблагоразумно посылать такой доклад сейчас.
Честь имею, сэр, оставаться Вашим покорным слугой
Лесли А.Дэвис, консул.

Перевод с английского
Ирины Карумян