Бакинский шансон и армяне

 

Информационная война, вот уже почти 30 лет идущая между Арменией и Азербайджаном, захватывает также и сферу музыки. О том, кому принадлежит та или иная народная композиция, пользователи социальных сетей с обеих сторон могут спорить до хрипоты. Но есть и такая музыка, которую невозможно ни поделить, ни отвоевать друг у друга. Потому что некогда она была создана совместно и до сих пор так и остается «общим имуществом».

Эта песенка, практически лишенная смысла и пренебрегающая правилами русского языка, когда-то была одним из «саундтреков» бакинской жизни. И пел ее Борис Давидян – бакинский армянин, «неформальный» исполнитель, очень популярный в Баку семидесятых-восьмидесятых годов. Хотя публике он был известен больше как Бока — прозвище, под которым он выступал в ресторанах и на свадьбах.

Репертуар у Боки своеобразный – блатные «баллады» и воровская романтика вперемешку с признаниями в любви родному городу и грубоватыми шуточными «зарисовками». С официальной советской сцены такое звучать не могло, зато на всяких торжествах и во дворах под гитару – самое то.

Какие-то песни Бока сочинил сам, какие-то — перепел, об этом до сих пор спорят. Но главный его козырь — манера исполнения.

Бока пел преимущественно на русском с особым акцентом, то ли бакинским, то ли армянским, и использовал местные словечки и выражения. Получалось очень колоритно.

В конце 80-х, когда армяно-азербайджанский конфликт уже пылал ярким пламенем, Бока снялся в качестве камео в двух фильмах – «Мерзавец» Вагифа Мустафаева и «Храм воздуха» Расима Оджагова. Хотя нет, в «Храме воздуха» это не совсем камео, учитывая, что действие фильма происходит в то время, когда Борис Давидян еще и не родился даже. Так что Оджагов снял его, скорее, в роли «символичного» ресторанного певца. Кем, собственно, Бока и был в свое время. И, кстати, в этом фильме он тоже поет «Мадам попугай».

В 90-х, когда Бока уже жил далеко от Баку, карабахская война закончилась, а конфликт остался, кассетные магнитофоны постепенно стали появляться в каждом доме, и с них звучала… все та же песня «Мадам попугай», но уже в исполнении Эюба Ягубова. Хотя голос и отличался от бокиного, но «те самые» бакинские интонации он имитировал на славу. За счет этих блатных песенок Ягубов и приобрел свою первую популярность, дополнив репертуар Боки уже новыми композициями в том же стиле и жанре.

Впоследствии Эюб Ягубов остепенился и перешел на серьезную лирику. Но журналисты не раз пеняли ему за то, что он сделал себе имя на «армянских песнях». На что певец неизменно отвечал, что песни эти были не «армянскими», а «бакинскими», почти фольклорными, и в перепевании их нет ничего зазорного.

Борис Давидян живет сейчас в Лос-Анджелесе, все еще продолжает гастролировать по миру, и в своих интервью часто говорит о Баку как о родном городе, с которым у него связаны теплые воспоминания. А бакинские поклонники ищут компромисс между любовью к его творчеству и чувством патриотизма. Обычно компромисс этот выражается в том, что Бока, хоть и армянин, но свой, бакинский. То есть любить его «можно».

Публика с более изысканным вкусом в тот же период воротила от Боки нос, по ресторанам не ходила, а слушала Муслима Магомаева, Рашида Бейбутова и Мирзу Бабаева. Все трое – знаменитости, известные на весь Советский Союз и даже за его пределами, композиции их звучат и по радио, и по телевидению. И репертуар их — не чета свадебному блатняку… Взять хотя бы песню «Я встретил девушку», которая, прозвучав в фильме киностудии «Таджикфильм» в исполнении Рауфа Атакишиева, была затем перепета Рашидом Бейбутовым и стала хитом на долгие годы.

А музыку к ней написал композитор Андрей Бабаев – карабахский армянин. В конце 40-х он работал в Бакинской филармонии, а затем переехал в Москву, но продолжал активно сотрудничать с азербайджанскими исполнителями. В частности – с Бейбутовым, для которого написал еще много песен, и со своим однофамильцем, актером и певцом Мирзой Бабаевым.

Но самый яркий, известный и «несомненный» армяно-азербайджанский музыкальный союз – это тандем композитора Арно Бабаджаняна и певца Муслима Магомаева. Бабаджанян написал львиную долю песен, за счет которых прославился Магомаев, а тот в свою очередь «раскрутил» многие песни Бабаджаняна.

Муслим Магомаев вспоминал, как в 1988 году спел в зале «Россия» в Москве сольный концерт «Воспоминание об Арно Бабаджаняне», а всего через несколько месяцев начался карабахский конфликт. На концерте памяти композитора в 2006-м он выступить уже не решился – опасался, что «народ не поймет». Но годом позже в Москве вышел музыкальный альбом «Муслим Магомаев: воспоминание об Арно Бабаджаняне».

* * *

С Боки в свое время фактически начался жанр, который потом назвали «бакинским шансоном» — шуточные и блатные песни с бакинским колоритом. Среди нынешнего молодого поколения азербайджанцев они уже не столь популярны, но на свадьбах их все еще продолжают заказывать.

Что же касается песен Магомаева и других звезд, написанных Бабаевым и Бабаджаняном, то их продолжают любить, перепевать, крутить по радио и телевидению. Золотой фонд как никак. Такое вот наследие еще относительно недавней азербайджано-армянской дружбы, которое даже тридцать лет грызни не смогли выкинуть за борт.

Много лет назад я познакомился с девушкой-армянкой, бывшей бакинкой, беженкой, проживающей где-то в Казахстане. Познакомились мы на страницах сайта «Одноклассники» и как-то она присылает мне ссылку на видеоролик знаменитой бакинской «толерантной» песни «Джан Баку, дом родной», и дописала, что это её любимая песня, и как все (!!!) бакинцы она очень скучает и хочет вновь оказаться в этом «прекрасном и многонациональном» городе… Я сразу же выразил ей своё далеко не толерантное отношение к «толерантным» Баку и бакинцам, а также к Гейдаристану, но, к сожалению, девушка не поняла и половины моих слов. Выйдя из неловкого положения, она заявила с юмором, что с завтрашнего дня идёт в библиотеку и будет просвещаться, чтобы впредь понимать то, что я пытаюсь ей объяснить. На этом моё знакомство с ней закончилось…

Жила-была армянская семья с очень армянской фамилией Мирзабеков. Начало своё род взял от древних армянских князей или меликов, а может и царей «Мирзаедов» или «Мирзабеков», что родом из Шамахи, позже обосновавшихся в Баку. Фамилия «августейших» оказалась настолько известной, что потомки нефтяных магнатов Манташевых лишились покоя! Жили Мирзабеки себе, не тужили, работали директорами табачных фабрик, главными архитекторами города, а то и начальниками Бакздравотдела! Во как!

Но один из Мирзабеков, тот, что помладше своих титулованных родственников, дал осечку и отказался напрочь работать в Азнефти, предпочтя этой «денежной» карьере игру на кларнете на свадьбах и похоронах, и стал он числиться сотрудником БОМа (Бюро Оркестровых Музыкантов при Бакгорисполкоме!). Звали его Левон с обретённым в биржевых музыкальных кругах прозвищем Япон – то ли за щёки, то ли разрез глаз, то ли безукоризненное знание японской прозы и поэзии… Музыканты просто так не назовут! Играл себе Япон Левон, играл, как вдруг в его Великом роду в бывшем собственном доме №8, что на 4-й Завокзальной, в маленькой каморке, подаренной советами Мирзабекам из 22-х комнат, что им когда-то и принадлежали, появляется на свет Мишка. По некоторым другим энциклопедическим данным, Мишка появляется на свет в Железнодорожной больнице под гудки опоздавшей на 3 часа местной электрички…

Левон Японыч (или Япон Левоныч) никак не хотел, чтобы его наследник ублажал танцующих на свадьбах и рыдающих на кладбище, что у Волчьих ворот, ну не хотел! Он пророчил своему отпрыску открытия в области квантовой физики и математики, и вообще, уже давно настала пора Мирзабекам занять главенствующую роль в обществе и правительстве, чтобы вконец покончить с пресловутыми Манташевыми. С этой целью Японыч нанимает Мишке ведущих профессоров и светил в области квантовой, атомной и прочей “неорганической” физики, дабы Мишка взялся за ум, выбросил из своей светлой головы всякие порочные кларнетные мысли и поступил в вуз.

Мишка-то, конечно, не против, чтобы в вуз, но… как только Японыч из хаты, он вскрывал старый шкап, доставшийся в наследство то ли от архитектора, то ли от архимандрита, в котором отец хранил кларнет! Японыч был добрый малый, но грозился отрезать пальцы своему хомячку (Мишке), если этот «Шан тха» (собачий сын) тронет его «Кларнэт». Подобный расклад хомячка не пугал, а наоборот воодушевлял, превращал его в саблезубого тигра, упивающегося звуками «Кларнэта» до прихода Японыча.

Как Японыч ни старался уберечь своё чадо от свадебной музыки, какие только молитвы ни произносил японским богам, увы, Мишка-хомячок вырвался из-под его опеки и сразу же познакомился с Флорой Керимовой, а некто Самед Самедов брал его с собой на свадьбы. А по прошествии лет Мишка уже расправил щечки и отправился в свободное плавание, играл на свадьбах с Сархан Сарханом, Низами Исмайловым, Жорой Кировабадским, с «Великим» Бокой, с которым он потом, аж через 33 года в Лос-Анджелесе снимет видеоролик на свои музыку и сценарий…

Далее Мишка поступает в АЗИ (Институт нефти), где ему удаётся пощеголять в официальной униформе всех престижных бакинских вузов: в черном лайковом плаще! Далее по просьбе Японыча некто известный в Баку, но почему-то переехавший в Москву Маргулов одним телефонным звонком устраивает нашего Мишика на ответственный пост начальника НГДУ (Нефтегазодобывающее управление. — Ред.)! Но работёнка эта была так, прикрытием для свадебно-музыкальной деятельности, которую хомячок подпольно развивал в Доме торжеств «Фируза», что на Завокзальной, где будущему «Золотому Кларнету» России полупьяные и прочие слушатели от «сохи», находящиеся в состоянии экстаза от «планчика», кричали: Ара, джан Мишик, красавчик ара, ещё адин штук такой кайфовый «аци» для нас… Не жизнь, а малина!!!

Так бы и жил себе хомячок, так бы и выдавал новые «шедевры» в «Фирузе» под крики и гогот «богемных» слушателей, если бы не проклятый 1988 год, год “развода его родителей”…

Получив по наследству от отца прозвище и добавив к нему своё звонкое и шипящее имя, «Япон Мишик» успешно реализовывал в жизнь мечты своего детства и юношества, которые долгое время находились в «закладках» его «биржевой» души.

Во-первых: поездки за границу, причем куда угодно: в станицы Ставрополья и Кубани, в Израиль, в Белоруссию, в США, а также выступления и интервью на всяких бухарских и небухарских радиостанциях Большого и Малого Нью-Йорка, на длинных, коротких и ультракоротких волнах.

Во-вторых: женщины, сердца которых он завоёвывал в поездках. Дам он выбирал только с определенным роскошным «укладом» фигуры в районе 5-ой точки.

В-третьих: бесчисленные фотографии. От фото с Кобзоном до фото с официанткой в привокзальном буфете. Желающие могут посмотреть Мишикины «фотошедевры» на его страницах в соцсетях, если, конечно же, не жаль парочки “лишних” часов.

Мишику подфартило: он становится непостоянным членом группы «Неприкосновенный запас» под руководством лучшего композитора-исполнителя 20-го и 21-го веков, самого Ефрема Амирамова! Вот так вот! Кто же не знает лучший шлягер «Молодая»? Вы можете не знать «пошлые» «Времена года» Вивальди или какую-то неритмичную «Апассионату» Бетховена, но «Молодую» должен знать каждый, к тому же Мишик является частью этого «Неприкосновенного…».

Так это ещё не всё: известный пародист и юморист Карен Аванесян был так прельщен отпрыском Мирзабеков, что как-то взял его с собой на репетицию. Еще одно оконце в свет было прорублено, когда Мишик попал в передачу «Смеяться разрешается»! Евгений Петросян, явно испугавшись, что такого Кларнетчика может переманить к себе Винокур или “Вечерний Ургант”, называет Мишика (сидите на стуле?) «Золотым Кларнетом России»! А потом наш «золотой Кларнетчик» удостаивается звания «Почетный гражданин Росии»! Да, Тамбов, а точнее Баку такого не видал.

Надев солнечные очки, чтобы не ослепить свои «японские» очи блеском золота кларнета, и, поправив выпирающее из кармана удостоверение «Почетного Гражданина», наш Кларнетчик записывает еще один музыкальный альбом, назвав 5-м, видимо, в честь когда-то ходившего по Баку полуобгаженного трамвая №5! И, чтобы увековечить свои ностальгические порывы, Кларнетчик на обложке альбома стоит рядом с изображением “разведенной матери», то бишь рядом с флагалищем широко шагающего. Жаль, что Мишик не успел достать бюстик Гейдара (дефицитный товар, знаете ли!), а то был бы просто драматический коллаж: ущербный сын — Кларнетчик, мать – Флагалище и дед-дезертир, сын банщика. Дальше лучше: наш хомячок обозвал традиционный армяно-грузинский танец. Но жемчужиной этого альбома стала песня «Сары Гялин», которую Мирзабек младший, он же Мишик, означил именно в этой чуждой для армянской песни «Вард Сиреци» тюркской орфографии. Мало того, Япон Мишка, заранее раздраженный реакцией армян на этот его хомячий демарш с «Желтой Невестой», заявил, брызжа слюной, корреспонденту Azeri.Today: «А зачем возмущаться? Кому не нравится, я всегда говорю — не слушайте. У музыки нет национальности. Я всегда играю то, что мне нравится, то, что я хочу. Для меня не имеет значения, какая это музыка — азербайджанская или армянская».

Да… Мишку занесло! А ещё его давно преследует невероятное желание пройтись по бакинскому бульвару, потрогать руками древнюю Девичью Башню и на любимом полуобгаженном трамвае прокатиться по Завокзальным… После этого интервью хомячок, затаив дыхание, ждет своё персональное приглашение в Толерант Сити, что у мазутной лужи. А что вы думаете, не пустят? С такой фамилией и менталитетом сам Аллах велел!

Последний «шедевральный» абзац интервью оставляю в оригинале и без изменений, дабы дать возможность читателю насладиться высоким интеллектом и глубокой философией нашего Мишика:

— Ваши пожелания нашим двум народам…

— Я хочу, чтобы армяне и азербайджанцы стали опять побратимами, забыли бы все обиды и мщение. Надо же понимать, что нас просто стравили друг с другом. Не поддавайтесь провокациям, ведь только вместе мы сможем победить зло и доказать всем, что мы действительно близкие друг другу народы с общей историей и традициями. Мира вам и добра!

Ну как? Вытираете слёзы гордости? За душу взяло? А какое знание истории, конфликта, его предпосылок! Оказывется, нас просто взяли и «стравили»! Ах, а как жили до «стравления»… как в раю, ой, то есть как в Баку…

Сколько лет прошло, кто помнит? Двадцать, тридцать? А я вот помню. Помню двух каменных детей над кровлей пассажа, один белый, а другой — красный, двух тучных младенцев, по городской легенде, поставленных владельцем дома, когда у того родились близнецы.

Еще помню каменные часы, высеченные на стене доме, что показывали без одиннадцати два — всегда только одно это время.

Помню, как на бульваре гремел оркестр пожарных и солнечные брызги разлетались от их касок во все стороны.

А еще — постоянный ветер, от которого шумело в ушах, и сквозь этот фоновый шум звучало всё остальное — шелест деревьев, гром духовых, шорох моря и крики чаек, тревожные и безразличные. И вонь: воняло креозотом, мазутом, мусором, битумом, анашой, дешевыми сигаретами. И жару — нестерпимую, иссушающую. И больше, пожалуй, ничего не помню.

…Однажды в школе, в четвертом классе, как раз первого сентября, к нам на урок пришла представительная делегация: директор школы, Израиль Израилевич, старый ашкеназский еврей, страдавший изжогой, ветеран народного просвещения, у которого учились еще мои мама и тетка, с ним завуч, огромная русская женщина с бюстом, выглядевшим как привязанный спереди мешок с мукой, в железных очках и с железными же зубами, и с ними три или четыре уважаемых человека. То были какие-то азербайджанские начальники из РОНО, похожие друг на друга, с одинаковыми усами и пустыми, как у плюшевых мишек, глазами. Рассевшись за приготовленным столом с минералкой и стаканами (при этом солидные азербайджанцы все, как один, сложили руки перед собой и переплели пальцы), делегация взяла паузу, а затем, после вставания и приветствий, завуч, которую уже и не помню, как звали (то ли Любовь Ивановна, то ли Любовь Петровна), скомандовала:

— Так, мальчики-русские, поднимите руку!

И я поднял. Я ведь русский, кто же еще, если читал сказки про Емелю, про Конька-Горбунка, про озеро Светлояр и град Китеж? Я русский, точно русский, кем же еще я могу быть, если Евпатий Коловрат, который бьется с монголами, вопреки здравому смыслу, вопреки тому, что война уже проиграна, города разрушены и надежды нет — мой любимый герой? Я русский, потому что мой Пушкин убит на дуэли, и мой Лермонтов — тоже убит, и мне нестерпимо жаль их обоих, до слез жаль! Кто же я еще, успевший прочесть «Черные доски» Солоухина и «За ягодами» Распутина? Кто же еще, если мой учебник назывался «Родная речь», и я не помню никакой другой речи?

И вот когда это «русские, поднимите руку» прозвучало в бакинском классе в начале 80-х, и я поднял руку, выше всех поднял и замахал, завуч пробасила:

— Григоров, ну-ка, опусти руку!

Народ-гегемон, скупо представленный всего двумя мальчиками — Сашей Вторченко, родители которого были настолько убежденные украинцы, что сколько я потом у них дома ни бывал, ничего, кроме жирного борща с фасолью, на столе не видел, и еще одним Сашей, о котором я помню лишь, что он собирал фантики из-под жвачки. У него, впрочем, была польская фамилия. Короче говоря, русские, которые учились в классе, были сосчитаны, и после того, сосчитав русских девочек, железнозубая завуч торжественно провозгласила:

— Мальчики-азербайджанцы, поднимите руку!

Я был в расстройстве, ведь только что выяснилось, что я — не русский, и это стало неприятным сюрпризом, ведь теперь совершенно непонятно, кто же я. Ну, наверное, азербайджанец, раз не русский, ведь место, где мы живем — Азербайджан, и если я и знаю дюжину нерусских слов, то это — азербайджанские слова! И тут поднимаю руку снова. Конечно, быть азербайджанцем — это не столь прекрасно, как быть русским, это ассоциировалось с базаром, с мечетью, около которой сидели прямо на земле закутанные в платки страшные старухи, и еще с нелепо одетыми грубыми дядьками, сидевшими на корточках около автовокзала, но что тут поделаешь!

Любовь Ивановна (или Петровна) стала багроветь от злости и закричала:

— Григоров, ты что, издеваешься? Руку опустил!

Я опустил, и мне стало страшно. Я понял, что ни к кому не отношусь вообще, что я — вообще один, и нет никого, к кому я мог бы примкнуть.

Те два или три представителя гегемона номер два, что учились в моем первом классе, подняли руки. Я их почти не помню: помню лишь очень толстого мальчика по имени, как ни странно, Азик, который все время что-то жрал. Впрочем, процесс на этом не закончился.

— Мальчики-армяне, поднимите руки!

Тут я понял, что наконец знаю, кто я: армянин, однозначно! Вон кто! И вспомнил открытку с горой Арарат и бронзовым всадником с мечом, тоскливую, сладкую мелодию дудочки, героические войны с арабами и турками, розовые дома, царство Урарту, с которого начинался учебник «История СССР», и даже Шарля Азнавура, поющего что-то по-французски, но грустное и явно армянское, и я воспрянул и с энтузиазмом начал трясти рукой!

— Григоров, опусти руку, идиот, — под всеобщий хохот прорычала завуч.

Тут, наконец, сидевшие, как манекены, солидные азербайджанцы зашевелились и понимающе переглянулись, а Израиль Израилевич залпом выпил стакан минералки и с тоской принялся разглядывать портреты русских классиков, висевшие между окон. Три или четыре армянина, учившиеся в этом классе, с интересом поглядев на меня, назвались. Тут я почувствовал, что слезы неудержимо подступают к глазам, и стал бороться с ними: только не хватало тут заплакать!

В самом конце завуч произнесла:

— Дети других национальностей, поднимите руку!

Тут значимая часть класса подняла руки. Рыскины, Коганы, Абрамовичи, Шуминовы, Леваевы, Дорфманы, Авшалумовы, Рокеташвили и так далее.

Они смотрели на меня и, видимо, они-то догадывались, кто я. Тут было и удивление, и сочувствие, и насмешка, и стало ясно, что есть в природе нечто важное, о чем мои домашние, задавленные совком до состояния овощей, ухитрились не рассказать.

— Григоров, дефективный ты, что ли? Руку поднял!

А я не поднял. Завуч орала так, что были видны все ее железные фиксы, переговаривались азербайджанские начальники, сверкая уже золотыми, Израиль Израилевич, упорно на меня не глядя, пил свою минералку, а я, давясь слезами, которые все-таки прорвались, сидел, сложив руки на парте, и упорно не поднимал.

Так и не поднял.