“…Армения — божья любовь, в горах сораспятая с Богом”

 

35 лет назад Борис Чичибабин (1923-1994) — один из лучших русских поэтов послевоенной поры – побывал в Армении, итогом стали четыре проникновенных псалма, в которых сквозь строки и образы виден поэт, переживающий трагедию целого народа как свою личную. Эти псалмы среди лучших произведений русских авторов об Армении. Всеобщее признание пришло к нему лишь в конце восьмидесятых, хотя литературе он отдал более полувека своей нелегкой, драматической жизни.
Он носил фамилию своего отчима, Алексея Полушина, а стихи подписывал фамилией матери, Натальи Чичибабиной. Его дед по материнской линии был родным братом знаменитого химика, академика АН СССР Алексея Чичибабина. В 1930 г. он уехал в зарубежную командировку и на родину не вернулся. Родство с эмигрантом, да еще таким известным, стало первым пятном на репутации будущего поэта, жизнь и деятельность которого будет десятилетиями под колпаком органов.
Он работал бухгалтером, подсобным рабочим, товароведом, мастером службы трамвайно-троллейбусного управления, но всегда оставался Поэтом. День Победы встретил в ГУЛАГе — был арестован и осужден за антисоветскую агитацию и крамольные стихи, к примеру, такие: Пропечи страну дотла, / Песня-поножовщина, / Чтоб на землю не пришла / Новая ежовщина! В лагерной зоне, где он провел послевоенные годы, именно стихи помогали ему выжить. После пяти лет ГУЛАГа, возвратившись на родину в Харьков, Чичибабин собирает любителей поэзии, — так возникли «чичибабинские среды» — некий литературно-экуменический рай.

Когда вышел первый чичибабинский сборник, почти ничто из лучших его стихов не было опубликовано по цензурным соображениям. Поэта принялись «редактировать» и причесывать под «соцреалиста». В 1972 году его сборник появился в самиздате, по рукам ходили магнитофонные записи стихов поэта, его строки перепечатывали и переписывали от руки. Вскоре по требованию КГБ Чичибабина отстраняют от руководства студией, а саму студию разгоняют. По официальной версии — за занятия, посвященные Цветаевой и Пастернаку. По иронии судьбы в этом же году поэта принимают в Союз писателей СССР. Но после публичного чтения стихов на смерть Твардовского и Пастернака, а также строк, посвященных Солженицыну, Чичибабина из Союза исключают и перестают печатать.
В 1974 поэта вызывают в КГБ, где угрожают завести дело. Так в середине 70-х наступает пора многолетнего замалчивания имени Чичибабина. Вплоть до «перестройки». В 87-м его восстанавливают в Союзе писателей — восстанавливают те же люди, которые исключали. Как и все правоверные диссиденты, Борис Чичибабин радостно приветствует конец коммунистической эпохи, активно включаясь в новую политическую жизнь Харькова — он выступает на митингах, участвует в выборах в первый демократический Верховный Совет СССР. Он сразу же оказывается социально востребованным, следуют бесчисленные приглашения на встречи с читателями, литературные вечера в Москве, Киеве, Харькове… Отрезвление наступает очень быстро. Чичибабин не искал известности и славы. Она сама нашла его. Это было триумфальное возвращение.
Первое легальное в перестроечное время выступление состоялось в Харькове в 1988 году 5 марта – в день смерти Сталина, что для Чичибабина было символично. Сам Борис Алексеевич вспоминал, как во время выступления, если вдруг забывал строчку, ее тут же подсказывали из зала. Затем последовала серия выступлений в Киеве, в Москве по Центральному телевидению, восстановление в Союзе писателей, поездки в Германию и Израиль, Госпремия (1991 г.), премия им.Сахарова «За гражданское мужество»… Но все это были «цветы запоздалые»: он уже был глух ко всему этому – его охватила бесконечная усталость, озабоченность, особенно в последние годы. От бессилия и невозможности противостоять ситуации.
В 1967 году Борис Чичибабин встретил Лилию Карась. Она стала его женой, они прожили вместе до самой смерти поэта.
Предлагаем очерк и четыре псалма, написанные Борисом Чичибабином после посещения Армении.

 

«…И я увидел ее, почти пустынную, библейскую»

Из писем Б.Чичибабина

«…Я не знаю народа с более великой и трагической судьбой, чем армянский народ. Эта трагедия осязаемо-зримо выражена в рельефе армянской земли, каменистой и скудной, в памятниках армянской культуры, знаменитых хачкарах, в лицах и глазах армянских мужчин и женщин. …Кроме родства по крови, есть родство по духу, и я считаю Армению своей духовной мистической, судебной родиной. Из всех земель и краев, которые я видел воочию или о которых читал в книгах, у меня нет земли и края роднее, ближе, желаннее, чем Армения», — писал Чичибабин. Впервые поэт побывал в Армении в 1982 году. Второй раз приехал в 1985-м…
Дружба с правозащитником Генрихом Алтуняном, арестованным в 1980 году, стала, по свидетельству Лилии Карась, поводом для их приезда в Армению – на родину друга. Алтунян был арестован и осужден «на полную катушку»: 7+5, т.е. 7 лет лагерей и 5 лет ссылки (за хранение «Архипелага ГУЛАГ», за связь с украинскими националистами и т.д.). В своем эссе о Борисе Чичибабине поэт Е.Ольшанская приводит строки из его письма: «Самым большим, еще как следует не переваренным, не отраженным в стихах открытием — потрясением последних лет нашей жизни остается Армения. Когда мы встретимся, я буду говорить о ней неостановимо. Хоть именно о ней лучше всего молчать, но молчать вместе, разделенно. Вы должны обязательно побывать там. Каждый поэт, каждый духовный человек должен, в конце концов, хотя бы раз в жизни увидеть эту единственную, святую, прекрасную, трагическую землю», — писал в одном из писем Борис Чичибабин.
Еще несколько слов об Армении из письма Бориса Чичибабина Генриху Алтуняну, находящемуся в заключении: «…Армению я не просто полюбил, она вошла в мою душу, стала частью моей души. Я полюбил ее, даже не полюбил, а узнал ее, узнал, что всегда вот это любил, вот это должен был увидеть, вот здесь должен был родиться и жить, с первого взгляда, когда рано утром посмотрел в окно вагона…».

«В сердце моем
болит Армения»

Сказать: «Армения — любовь моя» — слишком недостаточно, слишком мало для того, чтобы выразить всю исключительность и незаменимость этой любви, несказанную тайну связей и отношений с этой страной и ее народом моего сознания, моих чувств, моей жизни, моей души. Как у всех, как у каждого, у меня есть свои любимые люди, любимые книги, любимые города, есть с десяток любимых мест на земле, куда всегда влечет и тянет, куда хочется без конца возвращаться и где пожить с любимой было бы радостью и счастьем, — но это совсем не то, Армения — не одна из нескольких, пусть даже самых немногих, а просто одна, Армения — единственная на всю жизнь. Как родина, как судьба. И она не похожа на радость и на счастье. Может быть, кто знает, она и есть моя духовная родина, может быть, незапамятно давно, сотни и тысячи лет назад, в одном из своих рождений я был сыном этой земли и жил на ней, может быть, она назначена мне Богом для любви и муки, не знаю. В моем восприятии Армении, в моих чувствах к ней, в моем чувстве Армении есть что-то мистическое, религиозное, для чего нет слов в словарях.
Как я встретился с Арменией? Впервые в жизни я увидел ее из окна железнодорожного вагона. Накануне проезжал по Грузии, по ее Черноморскому побережью, где все цвело и сияло под ярким и добрым солнцем, с одной стороны — море, с другой — освеженная этим морем богатая, изобильно-плодоносная, ликующе-красивая земля с роскошной природой, с пышной зеленью, с чинарами, магнолиями, пальмами, с апельсинами и лимонами. И так было до самых сумерек, до полной темноты. Сон застал меня в естественной уверенности и завтра увидеть если не то же, то что-нибудь близкое, похожее, такое же блистание и цветение под тем же праздничным солнышком, такую же лазурь и зелень, щедрость и красоту, — ведь не могло же быть иначе, ведь это же совсем рядышком, в том же Закавказье. Но, проснувшись утром, я увидел в окне землю совсем другую, непредвиденную, почти голую, почти пустынную, библейскую. Богом выбранную и отмеченную, в скудных и сухих травах, в бедных кустиках, всю заваленную камнями, и где-то вдали невысокие, невеличественные, ненарядные горы. Земля, по которой мы ехали, была материализовавшейся, воплотившейся, зримой трагедией проживающего на ней и возделывающего ее народа, и я, прежде чем вспомнил все, что я знал об истории Армении, прежде чем вспомнил и осознал, воочию увидел, ощутимо, как удар, почувствовал эту трагедию, и сразу узнал, как узнают свое, родное, заветное, и принял в сжавшееся и защемившее сердце.
Вот так это было со мной и осталось на всю жизнь. Конечно, и до этой первой «материальной» встречи на армянской земле я что-то знал об Армении. Я даже и встречался с ней, только не на ее территории, а в других местах. Во многих городах нашей страны есть армянские церкви, и я любовался их святой и светлой прелестью и во Львове, и везде, где доводилось бывать. Но самые памятные встречи с Арменией — до Армении — были в Крыму, где даже природа, земля, воздух чем-то приближаются к армянским: в Феодосии Айвазовского, — там я, наверное, в первый раз и увидел знаменитые хачкары, — в Ялте, где уже в начале нашего века была выстроена великолепная армянская церковь, и недалеко от гриновского Старого Крыма, старинного татарского Солхата, где сквозь всю заброшенность и загаженность светится нетленной красотой большой старинный армянский монастырь. Я знал, что еще до расцвета Эллады и Рима и потом наравне с ними и пережив их Армения была великим, обширным и могучим государством, что она стала первой страной в мировой истории, утвердившей христианство как государственную религию. Я знал о великой и древней армянской культуре, о великой армянской духовности, о том, что Армения — страна святых и героев, страна великих просветителей, зодчих, историков, поэтов, страна Нарекаци, страна Наапета Кучака и Саят-Новы, страна Туманяна и Исаакяна. Я знал о леденящей кровь трагедии армянского геноцида, когда десятки миллионов армян были физически, мученически убиты, истреблены, уничтожены, а тысячи и миллионы изгнаны с родной земли и рассеяны по всему миру. Перед самой поездкой в Армению мы с женой перечитали путевые заметки о ней Василия Гроссмана и Андрея Битова. Но одно дело — читать, знать, помнить, и совсем другое дело — увидеть воочию, хотя бы даже так, в первый раз, из окна вагона. Не нужно было ничего знать, ничего помнить: все сказала сама земля, пустынная, горькая, вся в камнях (как после землетрясения, как после погрома), требующая неслыханных трудов и подвигов. Сама земля была образом и подобием своей истории, судьбы народа. И это чувство и сейчас во мне.

Приехавшего из России, меня ошеломило в Армении то, что в ней не оказалось «мертвых», музейных, охраняемых, почитаемых, но недействующих, неживых храмов: у нас в то время их были сотни. Любой храм в Армении, постройки XIV, XII, X веков, обожженный, полуразрушенный, но чудом уцелевший — действующий, живой. В него каждый может войти, поставить зажженную свечку, помолиться. Это совершенно удивительно, непривычно, небывало — и, конечно, прекрасно. И прекрасно, что в любви армян к своей истории, к своей культуре нет, по-моему, никакой замкнутости, отгороженности, тем более заносчивости и надменности. У меня сложилось впечатление, что они молчаливо говорят всему миру: «Узнайте нас, полюбите нас», — что они тоскуют по этой любви и щедро делятся с миром всем, чем богаты сами. Мне по душе такой «национализм». А открывать миру, дарить миру Армении есть что.
…Из Еревана в хорошую погоду виден Арарат, куда, согласно Библии, причалил после Всемирного потопа Ноев ковчег. Но и во многих других местах Армении есть что-то священное, светлое, ветхозаветное, евангелическое. Нигде в мире нет второго Севана, высокогорного озера, широкого и синего, как море, с великолепным монастырским храмом, к которому надо подниматься, и с зарослями облепихи на одном из его берегов. Нигде в мире нет второго Гарни, второго Эчмиадзина, второго Гегарда. И никогда не пил я такой вкусной и свежей воды, как из ереванских фонтанов. Армянская архитектура одна из самых прекрасных и великих в мире.
Душа моя болит за Армению и за ее народ, в сердце моем болит Армения, земля-трагедия, земля-мученица, пережившая недавнее землетрясение и кровавые бакинские погромы, отлученная дьявольской волей не только от священного Арарата, но и от родного Карабаха. Всей моей болью, печалью, любовью, душой — я с вами, мои армянские сестры и братья, с тобой, Армения. Во всех трудах, испытаниях, странствиях, бедах мы вместе, — и да поможет нам Бог, и да будет воля Его, а не наша!

Дума о Карабахе

Апшеронская нефть оплатила
безвинные смерти.
В президентских ушах не гремит
сумгаитский погром…
Я солдатом служил в бедном городе
Степанакерте в приснопамятном
сорок втором.
В том горячем краю, маршируя под небом орлиным, в деревенской молве я армянские слышал слова ж и с тех пор полюбил, будто от роду был армянином, на камнях
испеченный лаваш.
Изнемогший, дремал под армянских шелковиц листвою, с минометным стволом
на армянские выси взбежав.
Я там жил наяву, — как же мне согласиться с Москвою, что земля эта — Азербайджан?

Пусть Армении стон отдается в сердцах,
как укор нам.
Как Христу на кресте, больно кронам ее
и корням:
в закавказской дали, в том краю,
в Карабахе Нагорном каждый день
убивают армян.
Перед крестной землей преклонюсь
головою и сердцем.
Как там други мои? Сколько лет
как ни вести от них.

И не все ли равно, кто грешней — Горбачев или Ельцин? все мы предали наших родных, не по крови родных, а по духу, по вере,
по сути, по глубинному свету евангельских добрых надежд.

Упаси нас, Господь, от немудрых
и взбалмошных судей, от имперских лжецов
и невежд.
Чтоб за нашу вину нас в аду не замучили черти, в каждой русской душе, стон
Армении, будь повторен…
Я солдатом служил в бедном городе
Степанакерте в приснопамятном
сорок втором.

1988-1989

 

Псалмы

Три псалма поэт посвятил Армении после первого посещения. А четвертый псалом, как бы заключительный, появился после второго пребывания в Ереване.

Первый Псалом Армении

Ну что тебе Грузия? Хмель да кураж,
приманка для бардов опальных
да весь в кожуре апельсиновый пляж
с луной в обезьяновых пальмах.

Я мог бы, пожалуй, довериться здесь
плетучим абхазским повозкам,
но жирность природы, но жителей спесь…
А ну их к монахам афонским!..

А сбоку Армения — божья любовь,
в горах сораспятая с Богом,
где боль Его плещет в травинке любой,
где малое помнит о многом.

Судьбой моей правит не тост тамады —
обитель трудов неустанных
контрастом тем пальмам, — а рос там один
колючий пустынный кустарник.

И камень валялся, и пламень сиял, —
и Ноем в кизиловом зное,
ни разу не видев, я сразу узнал
обещанное и родное.

Там плоть и материя щедро царят,
там женственность не деревянна,
там беловенечный плывёт Арарат
близ алчущих глаз Еревана.

Там брата Севана светла синева,
где вера свой парус расправит, —
а что за слова! Не Саят ли Нова
влюблённость и праведность славит?

Там в гору, всё в гору мой путь не тяжёл, —
причастием к вечности полнясь,
не брезгуя бытом, на пиршестве сёл
библейская пишется повесть.

Там жизнь мировая согласна с мирской,
и дальнее плачет о близком,
и радости праздник пронизан тоской
и жертвенной кровью обрызган.

Не быть мне от времени навеселе,
и родина мне не защита —
я верен по гроб камнегрудой земле
орешника и геноцида.

И сладостен сердцу отказ от правот,
и дух, что горел и метался,
в любви и раскаянье к небу плывёт
с певучей мольбой Комитаса…

Что жизнь наша, брат? Туесок для сует —
и не было б доли унылей,
но вышней трагедии правда и свет
её, как ребёнка, омыли.
1982

Второй Псалом Армении

Армения, — руша камения с гор
знамением скорбных начал, —
прости мне, что я о тебе до сих пор
еще ничего не сказал.

Армения, горе твое от ума,
ты — боли еврейской двойник, —
я сдуну с тебя облака и туман,
я пил из фонтанов твоих.

Ты храмы рубила в горах без дорог
и, радуясь вышним дарам,
соседям лихим не в укор, а в урок
воздвигла Матенадаран.
Я был на Севане, я видел Гарни,
я ставил в Гегарде свечу, —
Армения, Бог твою душу храни,
я быть твоим сыном хочу.

Я в жизни и в муке твой путь повторю, —
и так ли вина уж тяжка,
что я не привел к твоему алтарю
ни агнушка, ни петушка?

Мужайся, мой разум, и, дух, уносись
туда, где в сиянье таим,
как будто из света отлитый Масис
царит перед взором моим!

Но как я скажу про возлюбленный ад,
начала свяжу и концы?
Раскроется ль в каменном звоне цикад
молитвенник Нарекаци?

До речи ли тут, о веков череда?
Ты кровью небес не дразни,
но дай мне заплакать, чтоб мир зарыдал о мраке турецкой резни.

Меж воронов черных я счастлив, что бел,
что мучусь юдолью земной,
что лучшее слово мое о тебе
еще остается за мной.
1982

Третий Псалом Армении

У самого неба, в краю, чей окраинный свет
любовь мою к миру священно венчает и
множит,
есть памятник г
орю — и странный его силуэт
раздумье сулит и нигде повториться не может.

Подъем к нему долог, как приготовленье
души,
им шествуют тени, что были безвинно
убиты,
в их тихой молитве умолкли ума мятежи
и чувством вины уничтожено чувство обиды.

Не в праздничном блеске и не в суете
площадной
является взорам, забывшим про казни да
войны,
тот памятник людям, убитым за то лишь
одно,
что были армяне, — и этого было довольно.

Из братских молчаний и в скорби
склоненных камней,
из огнища веры и реквиема Комитаса
он сложен народом, в ком сердце рассудка
умней,
чьи тонкие свечи в обугленном храме
дымятся.

Есть памятник горю в излюбленной Богом
стране,
где зреют гранаты и кроткие овцы пасутся, —
он дорог народу и тем он дороже втройне,
что многих святынь не дано ни узреть, ни
коснуться.

Во славу гордыне я сроду стихов не писал,
для вещего слова мучений своих маловато, —
но сердце-то знает о том, как горька небесам земная разлука Армении и Арарата.

О век мой подсудный, в лицо мое кровью плесни!
Зернистая тяжесть согнулась под злом стародавним,
и плачет над жертвами той беззабвенной резни
поющее пламя, колеблемое состраданьем.

Какая судьба, что не здесь я родился! А то б
и мне в этот час, ослепленному вестью
печальной,
как древнему Ною, почудился новый потоп
и белые чайки над высью
ковчегопричальной.
1983

Четвёртый Псалом Армении

Я всем гонимым брат,
в душе моей нирвана,
когда на Арарат
смотрю из Еревана,

когда из глубока
верблюжьим караваном
святые облака
плывут над Ереваном,

и, бренное тесня
трагедией исхода,
мой мозг сечет резня
пятнадцатого года,
а добрый ишачок,
такой родноволосый,
прильнув ко мне, со щек
облизывает слезы…

О рвение любви,
я вечный твой ребенок, —
Армения, плыви
в глазах моих влюбленных!

Устав от маеты,
в куточек закопайся, —
отверженная ты
сиротка Закавказья.

Но хоть судьба бродяг
не перестала влечь нас,
нигде на свете так
не чувствуется Вечность.

Рождая в мире тишь,
неслыханную сердцем,
ты воздухом летишь
к своим единоверцам.

Как будто бы с луны,
очам даруя чары,
где в мире не славны
армянские хачкары?..

Я врат не отопру
ни умыслу, ни силе:
твои меня добру
ущелия учили.

Листая твой словарь
взволнованно и рьяно,
я в жизни не сорвал
плода в садах Сарьяна.

Блаженному служа
и в каменное канув,
живительно свежа
вода твоих фонтанов.

О, я б не объяснил,
прибегнув к многословью,
как хочется весь мир
обнять твоей любовью!..

Когда ж друзей семья
зовет приезжих в гости,
нет более, чем я,
свободного от злости.

Товарищ Степанян!
Не связанный обетом,
я нынче буду пьян —
и не тужу об этом.

Я не закоренел
в серьезности медвежьей
и пью за Карине,
не будучи невежей.

А на обед очаг
уже готовит праздник,
и Наапет Кучак
стихами сердце дразнит.
1985

***
Лилия Карась вспоминает о том, как произошла встреча с писателем и литературным критиком Левоном Мкртчяном, который любил «Псалмы Армении» Чичибабина и очень хотел с ним познакомиться:
“Когда мы пришли, уже был накрыт стол — роскошный по тем скудным временам. После того как Борис начитал Левону на магнитофон четыре «Псалма Армении», состоялся странный разговор. Чичибабин с волнением заговорил о наболевшем: «Как теперь жить? Ведь перестройка совершилась совсем не так, как мы надеялись. Раньше мы знали: вот — они (имея в виду власть. — Ред.), а вот — мы, а теперь все перемешалось»…Мкртчян, чтобы успокоить Чичибабина, рассказал притчу о своем отце: «Он был сапожником и часто отправлялся за материалом для работы из Кутаиси в другие места. Было это во время гражданской войны, по пути налетали на него то красные, то белые, и каждый спрашивал, за кого он, и норовил ограбить или убить. И тем, и другим он говорил одно и то же: «Мы просто люди, идем ради дела своего…». Насчет «дела своего» Борис и сам все понимал, а на мучившие его вопросы ответа так и не получил”.

На снимках: Ереван, детская железная дорога, счастливое детство; по пути в ГУЛАГ; Чичибабин и Евтушенко на фоне Пушкина.

Подготовила
Кари АМИРХАНЯН